У истоков русского промыслового предпринимательства в Понизовом Поволжье (конец XV – начало XVII века)

Полный текст

Введение

Утверждение об уникальных промысловых ресурсах Каспийского моря и впадающих в него рек в эпоху позднего средневековья вряд ли нуждается в дополнительных доказательствах. Сохранившиеся источники свидетельствуют о сказочных рыбных богатствах акватории этих водоемов. Так, в середине – второй половине XV в. И. Барбаро сообщал, что в Волге, как и в Каспийском море, водится «неисчислимое количество рыбы». Помимо того, по словам венецианца, ежегодно «…люди из Москвы плывут на своих судах в Астрахань за солью» (Барбаро и Контарини 1971, с. 157). Сообщение Барбаро достаточно точно датируется благодаря его указанию на то, что в «настоящее время они (русские. – Э. Д.) подчинили себе город… Казань»; а также сообщению о прошедших примерно 25 годах со времени, когда они перестали платить дань за плавание по Волге татарскому хану. Таким образом, автор записок отдельно выделил 1487 г. как дату взятия русскими Казани, а также особо обозначил произошедшее в начале 1460-х гг. освобождение их судов от платы за плавание по Волге (Барбаро и Контарини 1971, с. 157–158). Еще один выходец из Венеции А. Контарини также указывал на добычу в низовьях Волги в огромных количествах осетров и белуг, которые считались тогда основной промысловой рыбой (Барбаро и Контарини 1971, с. 216). Характерно, что оба автора в своих сочинениях ничего не сообщали о существовании на Волге рыбных промыслов русских. Подобные свидетельства других западноевропейцев (П. Иовия, С. Мюнстера и прочих) слишком кратки и также не указывают на добычу русскими ценных пород волжской рыбы (Россия 1997, с. 284, 339). Исключения в этом отношении не составляет и ставшее классическим для XVI в. описание Московского государства дипломатом Священной Римской империи С. Герберштейном. Западноевропеец лишь изредка упоминал о рыбных богатствах Волги, добываемых ниже впадения в нее Камы. Создается впечатление, что его сведения основывались на свидетельствах нижегородцев, ведших свой промысел в пограничной с Казанским ханством акватории реки. Очевидно, именно они сообщали Герберштейну о том, что «…наибольшая часть этих рыб (белуг, осетров, белорыбицы и других. – Э. Д.) заходит сюда из Волги» (Герберштейн 1988, с. 138, 153, 179).

Разумеется, о промысловой ценности Понизового Поволжья русские предприниматели знали задолго до присоединения его к Московскому государству. Но вот насколько регулярно они занимались добычей рыбы в волжских водах южнее границ Казанского ханства, выяснить весьма сложно. Отметим только, что между этим «первым знакомством» и начавшейся значительно позднее эпохой крупномасштабного освоения рыбных ресурсов европейского Юго-Востока России выявляется длительный период начального постепенного складывания русских промыслов, занявший едва ли не полтора столетия.

По-видимому, началу промыслового освоения Волги способствовало установление Иваном III протектората над Казанским ханством в 1487 г. Завершить же этот этап удалось лишь через несколько десятков лет после покорения Казанского и Астраханского ханств, а именно, в конце XVI – начале XVII в. Можно полагать, что крупное промысловое рыболовство как одна из самых значимых составляющих экономического развития средневековой России получило интенсивное значительное развитие только после завершения Смутного времени.

К сожалению, о начальном этапе формирования русского рыболовства в Понизовом Поволжье сохранилось совершенно недостаточно документальных свидетельств, представленных к тому же в крайне фрагментарном виде. Среди них преобладают описания зарубежных и русских наблюдателей, летописные данные, материалы межгосударственных отношений и только от рубежа XVI–XVII вв. немногочисленные законодательные, актовые и делопроизводственные источники. И все же изучение этой весьма ограниченной совокупности источников позволяет выявить новые, ранее лишь отчасти рассматривавшиеся исследователями особенности формирования русского промыслового предпринимательства эпохи складывания Московского государства.

При изучении данной темы в избранных хронологических рамках возникает потребность постоянного обращения к источникам, отражающим более поздний период развития рыболовецкого предпринимательства на Волге, который генетически связан с начальным этапом становления русских промыслов. Его особенности достаточно полно изучены в исторической науке, и многие сделанные исследователями выводы значимы и важны для понимания более ранней эпохи развития волжского рыболовства [Дубман 1999; Дубман, Кабытов, Тагирова 2004, с. 5–117]. Особую значимость при этом приобретает и его репрезентативная источниковая база, основу которой составила прежде всего делопроизводственная документация различных фондообразователей, хранящаяся в Российском государственном архиве древних актов (РГАДА) и других архивохранилищах Москвы и Петербурга. Несомненно, что по-настоящему полную и детализированную характеристику богатых ценными видами рыбы акваторий Каспия и впадающих в нее рек, а также их эксплуатации позволяют представить свидетельства промышленников, путешественников и ученых этой более поздней эпохи. Речь идет о материалах и публикациях руководителей отрядов Академической экспедиции П.С. Палласа, И.И. Лепехина, С.Г. Гмелина и других исследователей XVIII в., характеристиках авторов «Топографических описаний» и иных материалов. Наиболее значимыми и информационными для исследователей следует считать научные труды сотрудников академической экспедиции, проводившейся в середине XIX в. под руководством К.М. Бэра. Работавшие под его началом специалисты уже на первых страницах многотомного «Исследования о состоянии рыболовства в России» приходят к однозначному выводу, что: «Все европейские морские рыболовства в сравнении с рыболовством Каспийского моря могут быть названы незначительными. Нигде в Европе лов рыбы, особенно красной, не производится в таких громадных размерах, не составляет столь важной отрасли государственного хозяйства, не приносит существенных выгод и правительству, и народонаселению государства, как рыболовство Каспийского моря и впадающих в него рек: Волги, Урала, Куры и других…» [Исследования 1861, с. 1].

При уточнении используемой в статье терминологии отметим, что под понятием «рыболовецкие промыслы» подразумеваются действия достаточно значительных по численности групп промышленников-рыболовов, ежегодно в период навигации использующих для сезонного расселения укромные места побережья Волги и ее острова и устраивавших там временные промысловые предприятия. Их могли организовывать дворцовое ведомство, патриарший и епархиальные дома, крупные монастыри и соборные храмы; гости, люди гостиной и суконной сотен, представители посадской верхушки и т. д. Основным занятием партий предпринимателей являлся промысел ценных сортов «туводной» рыбы, уходившей нереститься из соленых вод Каспия вверх по течению во впадающие в него пресноводные Волгу и Каму.

Выбор указанных выше территориальных рамок работы обусловлен несколькими обстоятельствами. Во-первых, по богатству ценными сортами промысловой рыбы избранный участок волжской акватории уступал только Нижней Волге и водам Северного Каспия. Следует согласиться с мнением сотрудников экспедиции академика К. Бэра, что только от «…впадения Камы Волга заслуживает славу богатой рыбою реки. Богатство это возрастает медленно, начиная же от Царицына весьма быстро» [Исследования 1860, с. 21].

Во-вторых, необходимо учитывать то обстоятельство, что крупное промысловое рыболовство в северной части Каспия и в дельте Волги, а также в Казанском Приволжье получило развитие уже в эпоху существования Астраханского и Казанского ханств с относительно постоянным населением (а скорее всего, даже раньше, когда в этих регионах существовали предшествующие им государственные образования). Рассматриваемый нами район Понизового Поволжья исторически являлся зоной преобладания кочевий степных сообществ. Здесь не сложилось условий для формирования сколько-нибудь развитого сезонного или повсегодного промыслового рыболовства; постоянно присутствовала угроза нападений со стороны кочевых народов, а позднее и казачьей вольницы. Вместе с другими территориями Понизового Поволжья это пространство номинально вошло в состав Российского государства только в середине XVI в. Однако после присоединения в его прибрежной зоне длительное время, вплоть до второй четверти – середины XVII в., фактически не происходило складывания постоянного сельского расселения; крупных владений Церкви, дворцового ведомства, привилегированного купечества, служилых людей «по отечеству» и т. д. [«Обретение родины» 2014, с. 22–75]. Рыболовецкие промыслы здесь могли существовать только в виде сезонных предприятий, а рыбные дворы и временные поселения располагались на островах или в укромных местах, что типологически более относится к начальному этапу промыслового освоения. Именно поэтому хронологические рамки избранного периода доходят до первых десятилетий XVII в.

 

Основная часть

Выше уже говорилось, что русские промышленники начали использовать рыбные ресурсы Средней Волги уже в начальный период образования единого Русского государства. Однако сведений о таких промыслах сохранилось крайне мало. Именно отсутствием источниковой базы обусловлено то, что если в целом промысловая добыча рыбы на всей акватории Северного Каспия, Понизовой Волги, Камы, Яика и других рек достаточно хорошо изучена [Дубман 1999; Дубман, Кабытов, Тагирова 2004, с. 5–117], то о развитии рыболовства в них в конце XV – XVI вв. исследователи писали крайне мало. Например, в своей обобщающей монографии, посвященной изучению истории Казанского ханства, Ш.Ф. Мухамедьяров, указывая на важность рыболовства для непосредственных нужд его жителей, а также для занятий внешней торговлей, приводит лишь краткие сведения о рыбных промыслах казанцев на Волге ниже устья Камы. При этом зачастую он пишет о них ретроспективно, исходя из случившегося позднее пожалования этих вод уже складывающейся православной епархии в Казанском крае, возникшей вскоре после окончательного завоевания ханства [Мухамедьяров 2012, с. 82]. В сравнительно недавно вышедшем фундаментальном издании, посвященном истории татар, тема крупного промыслового рыболовецкого хозяйства практически не рассматривается [История 2014, с. 414].

Трудно судить, когда появились на Волге первые русские промыслы. От ордынского времени каких-либо точных известий практически не сохранилось, о чем свидетельствует, например, монографическое исследование А.В. Кузы о ранней истории рыбных промыслов на Руси [Куза 2016]. Археологи, изучавшие русское население в ордынских городах и поселениях Среднего и Нижнего Поволжья, практически не приводят документально подтвержденных данных о деятельности там промысловых ватаг из Московской Руси [Недашковский 2000; Полубояринова 1978].

Очевидно, что именно в 1487–1521 гг., когда Иван III и унаследовавший от него престол Василий III установили протекторат над Казанским ханством, под контролем Москвы оказалась и акватория Средней и Нижней Волги. Для русских людей этого времени промысловое и торговое предпринимательство на Волге становится, очевидно, важным направлением экономической деятельности.

Именно от конца XV – начала XVI в. сохранились первые конкретные свидетельства о русском рыболовстве на Средней Волге. Для этого московскому правительству пришлось установить тесные отношения с ногайской знатью, которая далеко не всегда придерживалась заключенных с ними договоров и обязательств. Так, в 1492 г. в послании к мирзе Мусе Иван III сообщал: «…наши люди ходили на низ на Волгу рыбы ловити по первому, как напред того хаживали. И вашы люди тех наших людей многих побили, а иных головами поимали…», выговаривал: «А вперед бы нашим людем так не было» (Посольская 1984, с. 40). Еще в одной грамоте великого князя от 1504 г. уже к бию (князю) Ногайской Орды Ямгурчи он, требуя «показнити» виновных, писал: «А сее осени ваши ж люди, Шихим мырзины Мусина сына, а приходили на нашу украину да нашу украину воевали, а те мырзы у тебя в твоей воле. Да ваши ж люди азтороканци сего лета наших людей, рыболовей на Волзе, побили и пограбили. Ино пригоже ли ся так делает от ваших людей нашим людем через твои грамоты и через твое слово?» (Посольская 1984, с. 54). Автор «Нижегородского летописца» сообщает, что в 7021 (1513) г. (очевидно, в августе) астраханские татары «…с Москвы едучи по Оке и по Волге рекам, рыболовов грабили и в полон брали» (Нижегородский 1886, с. 30).

Сложно сказать, насколько такие нападения были частыми. Можно предположить, что в указанное время на Волге за пределами Казанского ханства получили определенное развитие сезонные, возобновляемые каждую навигацию, достаточно крупные рыбные промыслы русских предпринимателей. Как справедливо считает В.В. Трепавлов, в эти годы правители складывающихся новых государственных образований – Ногайской Орды и Астраханского ханства – не хотели ссориться с усиливающейся Москвой и поэтому крайне редко совершали набеги на окраины России, торговые караваны и ватаги рыбаков [Трепавлов 2001, с. 137–138, 140].

Об одном из ярких эпизодов в начальной истории русского рыболовства на Волге позволяет судить широко известный фрагмент из «Истории о Казанском царстве» (известной также под названием «Казанского летописца»). В ней описан случай, когда хан «Шигалей» (Шах-Али) в 1521 г. вынужден был спасаться бегством из восставшей против него Казани. Уходя с верными ему людьми вниз по Волге, Шах-Али под «Увекским городищем» (это остатки золотоордынского города) повстречался с русскими промышленниками. Последние, узнав от лишившегося престола хана о преследовавшей его погоне, спешно оставили свой промысел и бежали к «рязанским окраинам». Летописец так описывает сложившуюся на Волге ситуацию: «И ведуща с собою боле 10 000 (? – Э. Д.) рыболов руских, ловяще рыбу на Волге, под горами Девичими и до Змиева камени и до Увека, за 1000 от Казани верст – заехавши бо тамо живяше лето все, на диких водах ловяща, и в осень на Русь возращахуся, наловящеся и обогатившеся, – И заслышавша рыболовя от царя весть пришедшу, про сечю в Казани, яко да бежат к нему не мотчают оттуду, да и они не избиени будут от Казанцов – а сам дожидашеся их, стоя на месте некоем – от нужи ладя своя, и мрежа, и рыбы, и весь запас огню и воде предаша, а сами побегоша по нем, не знающе, куды очи несут, токма носяще рыбу едину» (Полное… 1903, с. 32–33). Указанное в летописи количество русских рыболовов явно выглядит чрезмерным. Большинство исследователей считают, что их было как минимум на порядок меньше. Трудно также предположить и то, что в данном случае речь шла о предприятии, организованном московскими властями или церковными корпорациями. Указывая на промыслы «московских рыболовов» в 1521 г., составитель летописи обозначил участок акватории Волги между «Увекским городищем» (оно находится на территории современного Саратова) и «Девичьими горами». Однако на волжском правобережье бытовало не менее двух горных «Девичьих» гряд. Одно обозначало небольшой горный массив в западной части Самарской Луки (под современным Жигулевском), а второе – также горы, но располагавшиеся значительно южнее, ближе к Увеку. В целом же можно полагать, что пространство русской промысловой колонизации охватывало более обширный район волжской акватории от южных границ Казанского ханства и до низовьев Волги. Нередко в более поздних источниках конца XVI – начала XVII в. их называли «дикие воды», то есть те, которые не принадлежали никому.

В период резкого обострения отношений Казани и Москвы, с 1520-х годов до середины XVI в., активная деятельность русских промышленников на Волге практически не наблюдалась, по крайней мере свидетельства о ней практически отсутствуют. Ситуация начинает меняться с начала 1550-х гг. В 1551 г. в Астрахани престол занял Ямгурчи, присягнувший на верность Ивану IV. Однако вскоре он перешел на сторону Крыма, и в 1554 г. с помощью русских войск правителем ханства становится его сын Дервиш-Али. Положение нового правителя Астраханского ханства оказалось чисто номинальным. Вся власть фактически принадлежала Москве [Зайцев 2006, с. 145–154]. Именно с этим «царем» был заключен договор, позволявший русским предпринимателям заниматься промыслом рыбы от Казани до моря «безданно и безъявочно» вместе с астраханскими ловцами [Гераклитов 1923, с. 91–92].

Присоединение Казанского и Астраханского ханств, раскол в Ногайской орде и складывание доверительных отношений с будущим бием Большой Ногайской орды Исмаилом должны были привести к возобновлению русских промыслов на Волге. Но, очевидно, ситуация в рассматриваемой нами акватории Волги складывалась иначе, чем об этом можно судить, исходя из геополитической обстановки. Московским властям, занятым изнурительной Ливонской войной, находившимся под давлением кризиса опричнины, было не до контроля своих новых владений на европейском Юго-Востоке. Там практически враждебную России позицию занимала Большая Ногайская орда; активизировалась деятельность Турции и Крымского ханства в Нижнем Поволжье; происходило интенсивное формирование казачьей вольницы. Создается впечатление, что в конце 1550-х – начале 1580-х гг. русское рыболовство в волжской акватории если и развивалось, то в весьма незначительных размерах. По крайней мере, сведений о нем сохранилось оченье мало, и потому они приобретают особую ценность. Очевидно, что одним из традиционных районов, привлекавших промысловиков, оставались угодья под «Увекским городищем». Так, летом 1558 г. на рыболовов, промышлявших здесь, напали крымцы. И только своевременно подоспевший русский отряд спас их от разграбления и угона в рабство (Полное… 1906, с. 305).

Для понимания ситуации, складывавшейся на реке, особое значение приобретают отчеты агентов английской Московской компании, совершивших в течение 1558–1581 гг. семь плаваний по Волге (1 в Среднюю Азию и 6 в Персию). Эти отчеты довольно подробны и позволяют понять, насколько очевидным для участников экспедиций являлось промысловое освоение русскими волжской акватории. Однако, как бы это ни выглядело странным, англичане практически не обнаружили его присутствия или не придали этому никакого значения. Так, А. Дженкинсон, оставивший наиболее полное описание волжского пути и бывший одним из составителей уникальной для того времени карты России [Осипов 2008], указал только на Тетюши, которые, по его словам, состояли из «…нескольких рыбачьих хижин…» и где он отметил «большой лов осетров» (Английские… 1937, с. 205, 397–398]. Характерно резюме англичанина по поводу всего плавания по Волге: «…от Астрахани до Казани мы пробыли в пути более 6 недель, ни разу не пополнив наших съестных припасов, так как на всем этом пути нет ни одного жилья» (Английские… 1937, с. 226–227). Он все же отметил, что река была богата рыбой. Однако, как и другие сотрудники компании, Дженкинсон ничего не сообщил о ее добыче. Интересно свидетельство еще одного участника этих плаваний А. Эдуардса, писавшего, что «Вниз по Волге каждое лето плывут до 500 судов, больших и малых, из всех мест по верхней Волге; некоторые из них имеют 500 тонн водоизмещения. Они идут за минеральной солью и осетрами». Но, далее кратко характеризуя в своем тексте способы добычи соли и рыбные промыслы, англичанин подчеркнул, что приводимые им данные относятся только к прилегающим к Астрахани низовьям Волги (Английские… 1937, с. 285–286). К сожалению, Ю.В. Готье, работавший непосредственно с текстами англичан и переводивший их, особо отметил в своих комментариях, что из всей совокупности источников, бывших в его распоряжении, он воспользовался только выборкой наиболее значимых по его мнению материалов (Английские… 1937, с. 23–25).

Несомненно, что строительство русских городов-крепостей Самары, Царицына и Саратова на реке в 1586–1590 гг. сыграло значимую роль для стабилизации ситуации в Южном Средневолжье и на Нижней Волге. Именно они с размещенными в них гарнизонами служилых людей способствовали более безопасному освоению волжской акватории, формированию здесь совокупности рыболовецких промыслов. Новую ситуацию хорошо иллюстрируют впечатления проплывавшего вверх по Волге осенью 1599 г. Орудж-бека Баята, известного впоследствии под именем Дон Жуана Персидского. Они разительно отличаются от всех предшествующих описаний акватории и прибрежной зоны реки. Приведем с небольшими купюрами наиболее интересную для нас часть его характеристики волжского пути: «На реке много рыбаков, и они ловят здесь главным образом осетра, не похожего на лосося в Испании. Самый маленький весит не менее двенадцати или тринадцати фунтов, и вызывает удивление, что никто не смеет есть мясо этой рыбы и что они ловят ее исключительно ради икры. Количество икры может достигать шести или семи фунтов в каждой рыбе, и она черная, как спелая винная ягода. Она очень вкусная, а высушенная сохраняется два или три года, не портясь, так же как здесь, в Испании, мы сохраняем айву и гранат... В течение двух последующих месяцев мы плыли на галерах вверх по Волге, но каждые десять дней высаживались на берег и шли к небольшим поселениям, которые все расположены вдоль берега реки. На каждой остановке мы меняли некоторых уставших гребцов, брали свежих людей, чтобы грести на галерах. Все это делалось по команде солдат, которые сопровождали нас, выполняя приказ князя Московии. Холмы по обоим берегам Волги очень высокие, и на них много поселений. Мы видели на этих холмах бесчисленных медведей, львов и тигров (очень странное утверждение? – Э. Д.), а также многочисленных куниц. Через каждые сто лье или около 150 этого вдоль реки стоят города князя Московии, и первый город, куда мы пришли, назывался Черный Яр, следующий – Царицын, третий – Самара и другие, которые мы не называем» (Россия... 2007, с. 150–151).

Очевидно, что в описаниях путешественников своих впечатлений от плавания по Волге многое зависело от их личного настроя, желания увидеть и занести на бумагу все то, что им показалось важным и значимым. В отличие от уже процитированного выше Орудж-бека Баята, большинство других оставили очень краткие и малоинформативные сведения о увиденном на пути между Казанью и Астраханью. Этот вывод можно отнести и к запискам монахов-кармелитов осенью 1606 г., спускавшихся вместе с русским посольством по Волге. Они отметили только то, что в реке «…водится рыбы больше, чем в любой реке Европы. Особенно в изобилии здесь ловятся осетры, лососи, форель». А города-крепости, построенные к этому времени, были охарактеризованы ими так: «…несколько жалких поселений, жителями которых являлись солдаты да приговоренные к ссылке» (Магилина 2018, с. 117). При этом плывшие по реке монахи не упоминают рыболовецких промыслов и сетуют на невозможность закупить продовольствие. Возможно, это обусловлено тем, что в отличие от крупномасштабных русских промыслов, указанных в «Казанском летописце», большинство других представляли собой небольшие сезонные предприятия, да еще, как уже говорилось выше, прятавшиеся в укромных местах. В качестве примера можно привести начальный промысел московского Чудова монастыря. Его основали на рубеже XVI–XVII вв. на Сосновом острове, располагавшемся между Самарой и Саратовом (под современным Хвалынском). Здесь каждый сезон устраивалась «… Чудовская ватага и весь ватажский завод» (Юрьев 1895, с. 214–215). Еще для одного промыслового предприятия, находившегося также на острове, но значительно севернее, против впадения в Волгу реки Б. Черемшан, источники сообщают о стане «для рыбного промыслу и соленья». Базовыми его строениями были крытый лубом плот и лубяной амбар. Размеры амбара, в котором засаливали и хранили улов, составляли примерно 11 на 6,5 м (Зерцалов 1900, с. 138). Таких небольших временных станов для рыболовецких ватаг по Волге и Каме было действительно много, но в основном описания их сохранились от более позднего времени – середины – второй половины XVII в.

Воеводам и руководству съезжих (приказных) изб «городов-крепостей», возведенных во второй половине 1580-х гг. и позднее, было поручено контролировать протяженные участки волжской акватории и распределять «рыбные ловли» между отдельными частными и корпоративными предпринимателями «до Царицына…», «…Саратова» или «…Самары»; «…где место приищут», а также констатировать факты, когда случалось, что удобные промысловые угодья были уже «разобраны». Отметим, что в эти годы наиболее активно на Волге вели себя крупные церковные корпоративные собственники: монастыри, епархиальные дома и т. д.

Характерно, что уже после завершения Смуты, в 1616 г., старцы подмосковного Троице-Сергиева монастыря сообщали, что ранее на Волге было свободно и они «…изстари ловили рыбу на Волге и на Каме от Казани и до Царицына острова» (РГАДА. Ф. 281. Д. 10838. Л. 1–2). Несомненно, что столь «неопределенно» можно было заниматься промыслом в водах, которые они «приищут» с позволения московских властей. Видимо конкуренция на акватории реки была невелика. Столь же «туманные» распоряжения можно обнаружить и в ряде других случаев, когда указывалось «ловить рыбу... в Волге реке до Самары и до Саратова, где место приищут» (Ермолаев 1980, № 471, с. 74).

Но достаточно быстро ситуация на Волге начинала меняться. Приведем несколько свидетельств о тенденциях распределения промысловых угодий, отмеченных в работах историков [Дубман 1999, с. 26–47]. Так, к началу XVII в (1606 г.) в грамоте, полученной властями кремлевского Чудова монастыря, фиксировалось, что «...по всей Волге рыбной ловле и всем ловцам приток большой» (РГАДА. Ф. 281. Д. 11526. Л. 1). И примерно в то же время подмосковный Троице-Сергиев монастырь получил ответ на свою просьбу о наделении угодьями, что «…и им тех вод дати невместно, потому что во всей Волге (промысел под Тетюшами. – Э. Д.) рыбной ловле и всем ловцом приток большой» (Акты 1914, с. 10). Монастырским и епархиальным промышленникам уже не хватает «казанских вод», и они уходят ниже, к «самарским» и далее вниз по Волге. Да и сами власти Казани несколько позднее, в 1624 г., констатировали этот факт и сообщали в Москву, что в «…Казанских водах… недолавливается рыба для царя» и причина этому та, что многие ловцы «…оброчатца на Самаре и на Саратове» (Русская... 1917, стб. 637–638).

Резкое увеличение числа промышленников привело к нехватке промысловых угодий и к появлению новаций в их раздаче. Нормированное распределение рыболовных угодий по всей акватории реки происходило постепенно и поэтапно. Но на первых порах оно наблюдалось только в водах, прилегающих к Казани и Свияжску, а также под Астраханью и в дельте Волги. Все остальное пространство реки практически находилось вне контроля московской, казанской или астраханской администраций.

Несомненно, что основание новых городов-крепостей в последней четверти XVI в. обеспечило большую безопасность промыслов, способствовало упорядочиванию, размежеванию и юридическому оформлению прав на них в водах, оказавшихся под контролем местных городовых воевод и съезжих изб.

Характерно, что под их защитой многие привилегированные предприниматели пытались получить в относительной близости от этих форпостов российского влияния «рыбные ловли», а уже позднее приобрести на посаде землю, нередко со строением, где можно было хранить инвентарь, жить приказчику или работным людям, посланным для промысла, или устроить своеобразный перевалочный пункт при отправлении судов в Астрахань или из Астрахани в центральные районы страны.

Приведем в качестве примера такой деятельности особенности начального распределения промысловых вод под Самарой. Одним из первых, о ком сохранились сведения, являлся нижегородский Печерский монастырь. Его старцы первоначально довольствовались промысловыми угодьями в окрестностях Нижнего Новгорода («Василегородские воды по Волге» [Каптерев 1939, с. 126]. Затем, в 1597 г., они смогли получить крупные промысловые угодья на Волге ниже Самары «...Печерсково ж монастыря в Самарском городе, на реке на Волге, воды с верхние изголови Тушина острова до нижние изголови Шелехмецкие заводи, да Шелехмецкая заводь до нижнего устья Самары реки, с озерками вниз по Волге, по верхнюю изголовь Васильчиковы воложки...» Это пожалование 11 сентября 1601 г. подтвердил своей грамотой Борис Годунов [Каптерев 1939, с. 161–162].

Ранее упоминавшийся московский Чудов монастырь начал свою промысловую деятельность в Среднем Поволжье в 1606 г., когда старцы получили от Лжедмитрия I жалованную грамоту на безоброчный промысел 30 связками рыбы в «Самарских водах». Несколько позднее, летом 1606 г., это пожалование подтвердил Василий Шуйский (Зерцалов 1900, с. 3–5). Так начинает складываться длительная, все более расширяющаяся промысловая деятельность московских монастырей в Южном Средневолжье.

Подобные случаи наблюдались на Волге под Царицыном и Саратовом.

 

Заключение

Таким образом, конец XVI – начальные десятилетия XVII в. следует назвать временем формирования упорядоченного промыслового рыболовства в рассматриваемом регионе. Вся промысловая акватория Волги считалась собственностью государства, и только его администрация могла раздавать ее на откуп или в вотчинное владение. По форме владения рыбными ловлями их можно разделить на несколько категорий. Основную часть, особенно в начале рассматриваемого периода, составляли промысловые угодья, сдаваемые в оброк на определенный срок. К таким оброчникам, фиксировавшим свои сделки в съезжих избах волжских городов, относились как мелкие промышленники, так и крупные монастыри, представители привилегированного купечества и т. д.

Об авторах

Э. Л. Дубман

Самарский национальный исследовательский университет имени академика С.П. Королева

Автор, ответственный за переписку.
Email: dubmane@mail.ru
ORCID iD: 0000-0002-3282-2661

доктор исторических наук, профессор, профессор кафедры российской истории

Россия, 443086, Российская Федерация, г. Самара, Московское шоссе, 34

Список литературы

Дополнительные файлы