Language representation of the concept of entropy – energy in the journalism of E. Zamyatin

Full Text

Введение

В 2024 году исполняется 140 лет со дня рождения Е.И. Замятина (1884–1937), который вошел в историю отечественной литературы не только как талантливый писатель, но и как яркий публицист. В 20-е гг. прошлого века были написаны его статьи и очерки «Я боюсь» (1921), «Л. Андреев» (1922), «О синтетизме» (1922), «Новая русская проза» (1923), «О литературе, революции и энтропии» (1923), «Федор Сологуб» (1924), «Чехов» (1924) и др. В них Е. Замятин анализирует сложную историко-литературную ситуацию в России первой четверти XX века, формулирует собственные эстетические принципы, а также представляет специфическую социофилософскую систему, в основе которой лежит идея о двух противоположных силах, определяющих бытие человека и общества в целом, – энтропии и энергии.

Обращение к проблеме языковой репрезентации концепции энтропии – энергии, перенесенной писателем из области физико-математических наук в сферу гуманитарного знания, позволяет осмыслить его диалектические представления о развитии человека и общества в целом.

В физике под энтропией понимают величину, «характеризующую тепловое состояние тела или системы тел и возможные изменения этих состояний» (Ефремова 2000).

Е. Замятин переосмысливает понятие энтропии и связывает с ним процесс догматизации в различных сферах жизни общества: в науке, в социальной жизни, в искусстве. Главным способом преодоления косности мышления, «энтропии мысли», является некий взрыв, возникающий в результате столкновения противоположностей. Именно он приводит к высвобождению энергии, являющейся непременным условием существования самой жизни.

Таким образом, энтропия, в соответствии с пониманием писателя, это некий застой в любой из сфер общественной жизни. В противоположность ей энергия – сила, нацеленная на преодоление этого застоя.

В публицистике Е. Замятина идея обновления мира связана с репрезентацией понятия революция, а также с функционированием слов, объединяемых в лексико-семантическую группу с общим значением «субъекты революционного процесса». Данная группа включает слова, характеризующие членов общества по их отношению к революции. Объектом настоящей статьи является контекстуальное значение слова революция, а также индивидуально-авторские значения слов, служащих наименованиями субъектов революционного процесса. Предметом исследования служит явление актуализации смыслового содержания слов, выражающих концепцию энтропии – энергии в публицистике Е. Замятина.

Актуальность исследования связана с его антропологической направленностью, а его цель заключается в выявлении особенностей репрезентации значимого фрагмента индивидуальной картины мира Е. Замятина в его публицистике. Задачи статьи: описать систему слов, связанных с отражением концепции энтропии – энергии в публицистике писателя; определить способы актуализации значения слов в контексте; выявить индивидуально-авторские компоненты в их значении; выявить принцип организации лексико-семантической группы «субъекты революционного процесса».

Источником фактического материала стали историко-литературные статьи и очерки Е. Замятина, написанные им в 20-е гг. XX века.

Методология

Анализ языка писателя требует обращения к понятию идиостиль. Единого толкования данного понятия в лингвистике до настоящего времени не выработано, хотя существует несколько подходов к изучению самого явления. Назовем лишь некоторые из них: когнитивный (В.А. Пищальников, И.А. Тарасова, Е.Г. Фоменко и др.), семантико-стилистический (В.В. Виноградов, Д.М. Поцепня, Л.И. Донецких и др.), коммуникативно-деятельностный (Ю.Н. Караулов, Н.С. Болотнова, Л.Г. Бабенко и др.). Лингвисты, изучающие идиостиль писателя, чаще всего обращаются к анализу художественной речи, которая представляет собой основную форму его речевой деятельности. Поэтому в определениях понятия идиостиль чаще всего содержится указание на реализацию соответствующего явления в художественном тексте.

Так, в соответствии со сложившейся в рамках коммуникативно-деятельностного подхода теории смыслового развертывания идиостиль рассматривается как форма представления фрагмента авторской концептуальной картины мира, выраженной лингвистическими средствами. Он находит свое проявление в «способах эстетической актуализации ключевых слов, в их семантических и эстетических трансформациях на уровне текстовой парадигматики и текстовой синтагматики в соответствии с коммуникативной стратегией автора и его интенцией» [Болотнова 2009, с. 35–36].

Интеграция коммуникативно-деятельностного и когнитивного подходов лежит в основе интерпретации идиостиля как совокупности «принципов моделирования индивидуально-авторской картины мира посредством формирования содержания художественного текста, отбора языковых единиц и образных средств для его выражения, основанного на особенностях сознания языковой личности и ее представлениях о действительности» [Старкова 2015, с. 79].

Очевидно, что ориентация на языковую личность писателя требует комплексного подхода к изучению его идиостиля, анализа не только художественной, но и публицистической речи. В данной статье рассматривается проблема реализации идиостиля Е. Замятина в серии его историко-литературных статей и очерков. Этим обусловлена новизна настоящего исследования.

Так или иначе изучение идиостиля всегда предполагает осмысление сферы индивидуального в семантике слова. В связи с этим представляется рациональным анализ ключевых слов, которые выступают в качестве семантико-тематических доминант, формирующих основу содержательно-концептуальной информации текста – «индивидуально-авторского понимания отношений между явлениями» [Гальперин 1981, с. 28]. Системность индивидуальной языковой картины мира нацеливает на изучение функциональной сочетаемости этих слов, на анализ их актуального смысла, представляющего собой «одну из возможных актуализаций значения в конкретном коммуникативном акте» [Стернин 1985, с. 78].

Вслед за Ш. Балли, разработавшим теорию актуализации [Балли 1955], в современной лингвистике явление актуализации понимают как «соотнесение потенциального (виртуального) знака с действительностью, состоящее в приспособлении виртуальных элементов языка к требованиям данной речевой ситуации» [Влавацкая 2011, с. 68]. Актуализированное в авторском контексте значение рассматривают как индивидуально-авторское, «свойственное только данному автору, отличающее его от других» [Тимошина 2013, с. 76].

Выявление актуального смысла слова требует обращения к анализу его системных связей, что в конечном итоге позволяет описать относительно законченный фрагмент индивидуальной языковой картины мира личности.

Одним из системных образований в языке писателя является лексико-семантическая группа, выступающая неким инструментом, «с помощью которого исследователь изучает системные связи слов, раскрывает семантические тождества и различия в лексических совокупностях, описывающих какой-то фрагмент мира» [Кольцова 2010, с. 67]. Изучение функциональных особенностей компонентов такой группы определяют как «способ реконструкции языковой картины мира» [Цивилева 2008, с. 52].

Выявление принципа системообразования лексико-семантической группы позволяет раскрыть специфику идиостиля как проявления языковой личности автора текстов различных речевых жанров.

Проблема языкового своеобразия публицистики писателя рассматривалась рядом ученых: Д.М. Поцепней [Поцепня, 1997], М.А. Разумовой [Разумова 2014], А.Б. Аникиной [Аникина, 2005], Н.В. Князевой и Н.В. Курковой [Князева, Куркова 2021] и др. В результате был сделан вывод о том, что стилевые разновидности творчества писателя представляют собой модификации единой индивидуальной языковой системы, а отличительной особенностью публицистического текста является использование его автором прагматических значений слов, в том числе и общественно-политических терминов.

В публицистике Е. Замятина важную смысловую нагрузку несет слово революция. Также особой идеологической значимостью обладают наименования субъектов революционного процесса. Осмысление функциональных особенностей рассматриваемых слов связано с анализом особенностей актуализации их семантики в условиях ближайшего и развернутого контекста. В статье большое внимание уделяется определению индивидуально-авторского компонента в значениях данных слов. С этой целью используются методы компонентного и контекстуального анализа. Также в ходе исследования применяется семантико-стилистический метод, ориентированный на выявление тончайших смысловых нюансов в их значениях.

В работе используется «Толковый словарь русского языка» С.И. Ожегова, Н.Ю. Шведовой. В нем находят отражение общезначимые, ядерные смыслы, представляющие национальное языковое своеобразие в целом.

Основная часть

Представление об энтропии и энергии в публицистике Е. Замятина воплощается в системе ключевых слов. Организующим центром данной системы служит слово революция. По отношению к революции дифференцируются члены общества, наименования которых составляют лексико-семантическую группу с общим значением «субъекты революционного процесса».

Слово революция в публицистике Е. Замятина

Обратимся к публицистике Е. Замятина, где значение слова революция приобретает различные смысловые оттенки, которые могут быть противопоставлены друг другу в рамках одного контекста: Революция – всюду, во всем, она бесконечна, последней революции нет, нет и последнего числа. Революция социальная – только одно из бесчисленных чисел: закон революции не социальный, а неизмеримо больше – космический универсальный закон – такой же, как закон сохранения энергии, вырождения энергии (энтропии) (Замятин 1990, О литературе, революции и энтропии, с. 367).

Употребление слова революция здесь имеет отличительные особенности, по сравнению с его функционированием в системе общенародного языка. Так, в словаре С.И. Ожегова рассматриваемое слово имеет следующие значения: «коренной переворот в жизни общества, который приводит к ликвидации предшествующего общественного и политического строя и установлению новой власти» и «коренной переворот, резкий скачкообразный переход от одного качественного состояния к другому» (Ожегов 2002, с. 672).

Согласно представлению Е. Замятина, социальная революция выступает частным проявлением всеобщего революционного процесса, который осмысливается как вечное движение, диалектическое взаимодействие противоположностей – энтропии и энергии. Само же значение слова революция приобретает контекстуальное значение, которое может быть определено как «процесс, необходимый для поддержания жизни, заключающийся в борьбе противоположностей».

В результате противопоставления разных значений слова революция в одном контексте возникает своего рода языковая игра, подразумевающая диалог с читателем. Эффект диалогичности особенно усиливается, когда автор пытается максимально доступно через образную интерпретацию понятия раскрыть сущность явления: Спросить вплотную, что такое революция? Ответят луи-каторзно: революция – это мы, ответят календарно: месяц и число; ответят по азбуке. Если же от азбуки перейти к складам, то вот: две мертвых, темных звезды сталкиваются <…> и зажигают новую звезду: это революция. Молекула срывается с своей орбиты и <…> рождает новый химический элемент: это революция. Лобачевский одной книгой раскалывает стены тысячелетнего Эвклидова мира, чтобы открыть путь в бесчисленные неэвклидовы пространства, – это революция (Замятин 1990, О литературе, революции и энтропии, с. 367).

Сущность революции осмысливается через бинарные оппозиции: простое – сложное, конечное – бесконечное, статичное – динамичное. Революция в глобальном масштабе – это не календарное событие, а взрыв, коренной переворот в развитии чего-либо: космоса, природы, процесса познания.

В основе интерпретации рассматриваемого понятия лежит представление о контрастах, что подчеркивается лексическими средствами. Окказионализм луи-каторзно отсылает к эпохе короля Людовика XIV: отличительной особенностью этой эпохи было сочетание в искусстве классицизма и барокко. Вопросно-ответная форма размышления отсылает к стилю катехизиса, а сами предполагаемые ответы на вопрос, что такое революция, соотносятся со строгой, точной классицистической манерой (революция – конкретное событие) и в то же время с аллегоричностью барокко (революция – это мы). Сочетание контрастов проявляется и в оксюмороне неслышный оглушительный (грохот).

Сопоставляя революцию с появлением новой звезды, с возникновением нового химического элемента, с рождением оригинальной идеи, Е. Замятин убеждает читателя в ее величайшей миссии, заключающейся в том, чтобы служить источником вечного обновления мира.

Рассуждая о революции как конкретном историческом событии, Е.Замятин часто прибегает к метафоризации. Так, вспоминая о событиях 1905–1907 гг., он пишет: Революция не была еще законной супругой, ревниво блюдущей свою законную монополию на любовь. Революция была юной, огнеглазой любовницей – и я был влюблен в Революцию (Замятин 1990, Л. Андреев, с. 266).

Очеловечивая революцию, одухотворяя ее, автор очерка передает свое трепетное отношение к ней. Ассоциативная связь между понятиями революция и супруга, с одной стороны, и революция и любовница – с другой, передает изменения в мироощущении писателя. Первую русскую революцию он принял восторженно. По словам биографов, в этот период Е. Замятин находится в поисках такого дела, которому мог бы служить искренне: «В 1905 – 1906 гг. он пытался найти его в политической и партийной работе» [Любимова 2014, с. 28]. К началу 1917 года у Е. Замятина уже сложилось убеждение, что революция – «вечный маяк на пути человечества» [Любимова 1991, с. 101].

Метафорическим обозначением революции в публицистике Е. Замятина является слово метель: Революцию часто сравнивают с метелью <…> Попробуйте наутро после метельной ночи выйти в сад – вы не увидите уж ни одной знакомой тропинки <…> Так же замело все дороги, так же насыпало сугробов за эти десять лет русской метели (Замятин 1990, Чехов, с. 259 – 260).

В основе сравнения революции с метелью лежит представление о мощной стихии, скрывающей все привычное и обновляющей мир, пока еще никем не познанный.

Сложным и противоречивым можно назвать отношение Е. Замятина к Октябрьской революции. Осознание значительности произошедшего события и в то же время отсутствие ясного понимания его смысла находит отражение в публицистике Е. Замятина первых послереволюционных лет.

Размышляя об Октябрьской революции, Е. Замятин характеризует литературную ситуацию, сложившуюся к тому времени: Нужны писатели, которые не ищут сегодняшней выгоды – так же, как не ищет этого революция <…> нужны писатели, в которых революция родит настоящее, органическое эхо (Замятин 1990, Цель, с. 346–347). Используя прием олицетворения, Е. Замятин наделяет революцию такими человеческими качествами, как бескорыстие, способность убеждать людей и вызывать в них эмоциональный отклик.

Значение слова революция, называющего Октябрьский переворот, имеет, как правило, негативную коннотацию, которая актуализируется синтагматическими связями слов в контексте или их употреблением в переносном значении: Всем было хорошо известно, что Горький – в близкой дружбе с Лениным, что он хорошо знаком с другими главарями революции. И когда революция перешла к террору, последней апелляционной инстанцией, последней надеждой был Горький (Замятин 1990, М. Горький, с. 290–291). В составе словосочетания главари революции в значении рассматриваемого слова формируется негативная эмоционально-экспрессивная окраска.

В словаре Д.Н. Ушакова слово главарь имеет помету «неодобрительное», а его значение определяется как «зачинщик» (Ушаков 1935, с. 563). Показательно, что в следующем предложении автор использует метонимический перенос, подразумевая под революцией лиц, возглавлявших Октябрьский переворот.

Таким образом, анализ публицистики Е. Замятина показывает, что под революцией в широком смысле он понимает универсальный закон бытия, вечное движение и обновление, ту энергию, которая нацелена на преодоление энтропийных периодов в истории человеческого общества, природы, Вселенной в целом. Революция в узком смысле для него – это коренной переворот в жизни общества, проявляющийся в насильственном низвержении отжившего общественного строя. Слово революция в контексте такого употребления может обозначать Октябрьский переворот (сужение значения, его конкретизация) или его инициаторов (метонимический перенос наименования).

Лексико-семантическая группа «субъекты революционного процесса»

Отношение Е. Замятина к революции лежит в основе его представлений о структуре социума, высшей целью и смыслом революционного обновления которого он считает свободную человеческую личность.

Представления писателя о системе общественных отношений нашли отражение в словах лексико-семантической группы со значением «субъекты революционного процесса». В состав данной группы входят не только общеупотребительные слова (раб, царь, человек, личность, мещанин, герой, еретик), но и окказионализмы (человек-царь и субстантиваты живые-живые и живые-мертвые). Они выступают в качестве семантических доминант и служат средством репрезентации содержательно-концептуальной информации в публицистических произведениях Е. Замятина. Рассмотрим функциональные особенности этих слов.

Рассуждая об этическом смысле революции, писатель использует прием языковой игры, основанной на обыгрывании значений полисемичных слов: Вчера – был царь и были рабы; сегодня – нет царя, но остались рабы; завтра – будут только цари. Мы идем во имя завтрашнего свободного человека, человека-царя. Мы пережили эпоху подавления масс; мы переживаем эпоху подавления личности во имя масс; завтра – принесет освобождение личности – во имя человека (Замятин 1990, Завтра, с. 344).

Называя участников революционного процесса, писатель выстраивает своего рода цепь наименований: царь – раб – человек – личность – человек-царь. Слова царь и раб в контексте рассуждения о прошлом и настоящем употребляется в своих общенародных значениях, которые, согласно словарю С.И. Ожегова, определяется соответственно как «единовластный государь, монарх, а также официальный титул монарха; лицо, носящее этот титул» (Ожегов 2002, с. 871) и «зависимый, угнетенный человек» (Ожегов 2002, с. 637). В контексте «завтра – будут только цари» у слова царь актуализируется общеупотребительное переносное значение «тот, кто безраздельно обладает чем-н., властитель». Человек будущего, по Е. Замятину, является хозяином своей судьбы. Окказионализм человек-царь здесь выступает в значении «свободная личность».

Смысл слова человек раскрывается в других контекстах через бинарные оппозиции: человек – обезьяна, человек – животное, человек – мещанин, живой-живой – живой-мертвый.

Противопоставление человека обезьяне актуализирует в значении соответствующего слова признак «цивилизованный»: Человек перестал быть обезьяной, победил обезьяну в тот день, когда написана была первая книга (Замятин 1990, Для сборника о книге, с. 393). Слово обезьяна обозначает здесь, скорее, не животное, а животное начало в человеке, поскольку речь идет не об эволюционном процессе, а о том, что человек побеждает обезьяну в себе, обращаясь к культуре.

Признак «развивающийся» появляется в значении слова человек в контексте образной интерпретации понятия: Но человек – человек только тогда, когда он в точности соответствует своему биологическому имени: когда он – homo erectus, когда он уже встал с четверенек и умеет смотреть вверх, в бесконечность (Замятин 1990, Федор Сологуб, с. 257).

Размышляя об особенностях индивидуальной стилевой манеры Ф. Сологуба, его ценностных приоритетах, Е. Замятин подчеркивает: К тем, кто еще роется пятачком в земле, к Санхо-Пансам – румяным, дебелым, удовлетворенным, конечным – к ним Сологуб немилосерден; их он казнит жизнью, они никогда у него не умирают (Там же). Оппозиция человек – животное здесь усиливается противопоставлением конечного бесконечному, статичного динамичному, ограниченного развивающемуся.

Важным признаком человека является его способность вступать в социальное взаимодействие: Сегодняшний городской человек непременно zoon politicon – животное социальное (Замятин 1990, Герберт Уэллс, с. 304). Слово животное используется здесь для обозначения любого живого организма. Признак «социализированный», формирующийся в значении анализируемого слова, указывает на родовое свойство человека.

Таким образом, человек будущего, согласно представлениям Е. Замятина, – это свободная личность, главными чертами которой являются цивилизованность, способность к развитию и самосовершенствованию, умение заглянуть в бесконечность, нетерпимость к косности и догматизму.

Важную смысловую нагрузку в публицистике Е. Замятина несут контекстуальные антонимы живые-живые и живые-мертвые: Ошибочно разделять людей на живых и мертвых: есть люди живые-мертвые и живые-живые. Живые-мертвые тоже пишут, ходят, говорят, делают. Но они не ошибаются; не ошибаясь – делают только машины, но они делают только мертвое. Живые-живые – в ошибках, в поисках, в вопросах, в муках (Замятин 1990, О литературе, революции и энтропии, с. 390). Окказионализм живые-мертвые называет людей, которые, подобно машинам, не способны на ошибку и поступают в соответствии с раз и навсегда установленными правилами. В противоположность им, живые-живые – это люди, находящиеся в состоянии вечного поиска, не умеющие довольствоваться малым. Именно они и являются непременным условием и смыслом общественного прогресса.

Человеку будущего Е. Замятин противопоставляет мещанина. Это противопоставление усиливается в контексте, содержащем оппозицию современное – сегодняшнее. В литературе революционного периода, по мнению писателя, сегодняшнего – куда больше, чем современного. И хорошо, если пропорция эта, отношение сегодняшнего к современному, не будет расти – так же, как растет, лопухом лезет из всех щелей мещанин, заглушая человека (Замятин 1990, О сегодняшнем и современном, с. 378).

Слова человек и мещанин выступают здесь как контекстные антонимы. В соответствии со словарем С.И. Ожегова, значение слова мещанин определяется как «человек с мелкими, сугубо личными интересами, с узким кругозором и неразвитыми вкусами, безразличный к интересам общества» (Ожегов 2002, с. 355). Используя образное сравнение, Е.Замятин привносит дополнительные оттенки смысла в значение рассматриваемого слова: «лишний», «устаревший». Мещанин для него – сорняк, препятствующий всякому развитию.

Подобные актуальные смыслы формируются и в контексте другого сравнения: Мещанин – как плесень. Одно мгновение казалось, что он дотла сожжен революцией, но вот уже снова, ухмыляясь, вылезает из-под теплого еще пепла – трусливый, ограниченный, тупой, самоуверенный, всезнающий (Замятин 1990, Федор Сологуб, с. 257– 258).

Согласно словарю Т.Ф. Ефремовой, переносное значение слова плесень определяется как «элементы распада, разложения (в психике, мышлении и т. п.)» [Ефремова 2000]. Для Е. Замятина мещанин – это тот, кто не способен к развитию и полностью утратил жизнеспособность в новых условиях. Он не только самодоволен и ограничен, но и отличается абсолютной нетерпимостью к свободе: Ненависть к свободе – самый верный симптом этой болезни: мещанства (Замятин 2010, Скифы ли?, с. 287).

В очерке «Федор Сологуб» слова мещанин и герой выступают контекстными антонимами: Всегда говорят о бессмертии великих людей, героев – это, конечно, ошибка: герой неразрывно связан с трагедией, со смертью; неистребимо живуч, бессмертен – мещанин (Замятин 1990, Федор Сологуб, с. 257).

Основой противопоставления служат признаки смертность – бессмертие. Слово бессмертный, характеризуя мещанина, употребляется в общенародном значении «не подверженный смерти, живущий вечно» (Ожегов 2002, с. 46). Другое значение, присущее этому слову и определяемое в словаре С.И. Ожегова как «остающийся навсегда в памяти людей» (Ожегов 2002, с. 46), здесь исключается в связи с особенностями своего положительного коннотативного содержания.

Мещанин Е. Замятина в силу своего мировоззрения является носителем энтропийного начала. Его консервативность, приверженность догмам делает жизнь комфортной, но для преодоления косности человеческой мысли, для того, чтобы снова зажечь молодостью планету, столкнуть ее с плавного шоссе эволюции (О литературе, революции и энтропии, с. 388), необходимы герои, выступающие как сила, направляющая исторический процесс.

Стремление к свободе, по Е. Замятину, обостряет противоречия между человеком и государством. Эти противоречия выражены через оппозицию народ – государственные служащие. Так, писатель мечтает о том, что наступит время, когда потребуется творить, а это под силу только народу. Не оперному большевистскому «народу», насвистанному для вынесения бесчисленных резолюций о переименовании деревни Ленивки в деревню Ленинку, а подлинному Микуле Селяниновичу (Замятин 2010, Беседы еретика, с. 313).

Противопоставление оперного большевистского народа подлинному Микуле Селяниновичу раскрывает ценностные предпочтения писателя. Все, что связано с партийной принадлежностью, является чем-то искусственным, наносным, несвойственным истинной природе человека. Подлинный творец истории – народ-труженик, наделенный богатырской силой и способный на подвиг. Эта мысль подчеркивается отсылкой к известному образу героя былин и сказаний Микуле Селяниновичу, который и служит собирательным образом русского народа.

Высшее проявление свободы человеческого духа, по убеждению Е. Замятина, свойственно еретикам, людям, регулирующим процесс революционного обновления мира: Мир жив только еретиками: еретик Христос, еретик Коперник, еретик Толстой. Наш символ веры – ересь: завтра – непременно ересь для сегодня (Замятин 1990, Завтра, с. 344).

Значение слова еретик здесь обогащается дополнительными оттенками смысла. В его основе лежит переносное общенародное значение слова ересь, которое, в соответствии со словарем С.И. Ожегова, определяется как «нечто противоречащее общепринятому мнению, пониманию» (Ожегов 2002, с. 187). Значение слова еретик в речи писателя может быть определено как «человек, который отступает от общепринятого и является носителем передовых, прогрессивных идей».

Смысл рассматриваемого слова раскрывается через ряд бинарных оппозиций, которые оказываются особенно значимыми в индивидуальной картине мира Е. Замятина: медленный – мгновенный, созидание – разрушение, эволюция – революция, энтропия – энергия. В свете данных оппозиций по-разному раскрывается значение слова еретик.

Сущность понятия еретик может быть реализовано через метафору: Еретики – единственное (горькое) лекарство от энтропии человеческой мысли (Замятин 1990, О литературе, революции и энтропии, с. 388). Энтропия в сфере сознания человека – болезнь, и лишь еретики, посягающие на любую догму, способны исцелить общество и своей энергией изменить ход истории.

Еретик – это всегда революционер, который вторгается в эволюционный процесс и резко меняет траекторию общественного развития. Именно поэтому «взрывателей, еретиков, справедливо истребляют огнем, топором, словом» (Замятин 1990, О литературе, революции и энтропии, с. 388).

Именно еретики способны заглянуть в будущее, они обладают особым мироощущением: Для всякого сегодня, для всякой эволюции, для <…> коралловой работы – еретики вредны: они нерасчетливо, глупо выскакивают в сегодня из завтра, они – романтики (Замятин 1990, О литературе, революции и энтропии, с. 388).

Еретик, по Е. Замятину, не только разрушитель привычного уклада жизни, но еще и созидатель, строитель нового мира. Настоящий творец, как считает Е. Замятин, всегда еретик: Художник <…> творит для себя свой особенный мир, со своими особенными законами <…> И оттого художника трудно уложить в уже созданный, семидневный, отвердевший мир: он выскочит из параграфов, он будет еретиком (Замятин 1990, Герберт Уэллс, с. 305). Настоящий художник не приемлет веками складывающихся канонов, всегда идет своим путем и является носителем той энергии, которая способна преобразовать мир.

В соответствии с убеждением Е. Замятина, качественную литературу создают не исполнительные и благонадежные чиновники, а безумцы, отшельники, еретики, мечтатели, бунтари, скептики. А если писатель должен быть благоразумным, тогда нет литературы бронзовой, а есть только бумажная, газетная, которую читают сегодня и в которую завтра завертывают глиняное мыло (Замятин 1990, Я боюсь, с. 352).

Наименование еретик, наряду с другими обозначениями революционеров-одиночек, является контекстуальным антонимом к слову чиновник, называющему не просто государственного служащего, а то должностное лицо, которое выполняет свою работу лишь формально, следуя инструкциям и предписаниям.

Таким образом, источником контекстуальной антонимии является противопоставление в значениях рассмотренных слов признаков свободный и несвободный. Различные вариации этих признаков (не терпящий ограничений – ограниченный, отступающий от догм – приверженный догмам, прогрессивный – консервативный), так или иначе проявляющихся в обозначениях субъектов революционного процесса, указывают на то, что понятия свобода и несвобода обладают исключительной значимостью в мировоззренческой системе Е. Замятина.

Несвободными, согласно пониманию писателя, являются люди, индивидуальность которых скрыта за их социальной ролью. Это рабы, мещане, чиновники. В противоположность им, еретики, с их посягательством на любую догму и стремлением к свободному самовыражению, являются носителями той энергии, которая является главным условием революционного обновления мира.

Заключение

Проведенное исследование показало, что значимая для мировоззренческой системы Е. Замятина концепция энтропии – энергии находит отражение в смысловой структуре слова революция, а также в словах, составляющих лексико-семантическую группу «субъекты революционного процесса». Ключевые слова, связанные с репрезентацией данной концепции, образуют микросистему, в основе организации которой лежит принцип бинарных оппозиций.

Анализ языковых средств выражения этих оппозиций позволил обнаружить индивидуально-авторские компоненты в значениях ключевых слов.

К основным способам актуализации значений в публицистике Е. Замятина можно отнести контекстуальную антонимию; языковую игру, основанную на противопоставлении значений многозначного слова; различные типы переноса наименований, отражающие особенности индивидуального мировосприятия; окказиональное словоупотребление.

Обращение к сфере индивидуального в семантике слова имеет большое значение для изучения идиостиля писателя и является одним из перспективных направлений в рамках антропологического направления в лингвистике.

About the authors

Zh. I. Mozhnova

Author for correspondence.
Email: Zmozhnova@mail.ru
ORCID iD: 0000-0003-3996-2904

Candidate of Philological Sciences, associate professor, Department of Russian Language and Culture of Speech

References

Supplementary files