Semiotic space of the frontier «city N» using the example of Samara of the provincial period (1851–1917)

Full Text

Введение

Обращение к исследованию городской культурной среды диктуется современными «процессами урбанизации и глобализации, приведшими к потребности осмыслить город и городское пространство как категорию культуры, как пространство символическое, целостное. Интерес к символико-знаковым элементам городской культуры в настоящее время вновь обретает свою актуальность не только в пространстве исторической науки, но и в социологии. Практическая актуальность работы заключается в необходимости выработки принципов создания и продвижения имиджа города в межкультурных коммуникациях» [Казанцева 2014], а также в дальнейшей концептуализации «картинок» городской жизни. Выявление художественно-культурной составляющей городского пространства и включение ее в систему образа города является одной из задач данного исследования. Любой город можно рассматривать как «живой организм», достаточно вспомнить Париж Эмиля Золя и его «чрево» (Золя 2009). Тем не менее сложились достаточно устойчивые стереотипы семиотического пространства города. Это и расположение населенного пункта, и его планировка, наличие центров «торговли и ремесел». Также город всегда рассматривался как центр просвещения и образования, нередко имевший университет или другие учебные заведения. Градообразующими факторами становятся не только «ремесло и торговля», но и культура, образование, наука, отдых и т. д. Кроме того, «город – это качественно новые формы объединения людей, возникающие на базе социокультурных отношений, т. е. связей, созданных людьми, обществом и культурой» [Казанцева 2014]. Поэтому город невозможно было представить без основных знаковых систем, главных атрибутов духовной культуры. Кроме того, требует серьезного рассмотрения вопрос: кому принадлежит город? Из ответа на этот вопрос слагаются эпитеты, закрепленные за тем или иным городским организмом. Как, к примеру, за Самарой закрепился эпитет «купеческая», хотя самым большим городским сословием было мещанство. И исходя из численности, а не из разряда «городские сословия», преобладало в городе крестьянство. Но есть такое понятие, как «мода». Мода, в том числе на определенные городские тексты поведения. Мода на богатые дома, которые впоследствии станут архитектурно-культурными достопримечательностями. Мода на тексты поведения «парвеню», выскочек из бедных слоев общества, которым город в определенный момент предоставляет шанс не только для социально-экономического, но и социокультурного «лифта» в более высокие и статусные слои общества. Мода на одежду, которая имплицитно всегда также демонстрировала социокультурный статус. Мода на развлечения, на образ жизни. Мода на городские профессии, на административные роли. Мода на театры, на музеи. Город – это, безусловно, пространство моды.

В рамках данной статьи мы хотели бы остановиться на одной из таких знаковых систем, с помощью которых создается и фиксируется пространство города. Это семиотика культурно-просветительских атрибутов – своеобразных «точек сопряжения» повседневности и «высокой» культуры, обычно закрепленных в городской среде. В нашем случае мы рассмотрим культурные формы, которые задавали «модный» городской текст поведения в «просвещенном» провинциальном губернском городе рубежа XIX–XX веков, – это музыка, театр, музей и библиотека. В качестве примера возьмем город Самару, в котором было соединено два качества: город фронтира и провинциальный город, который, следуя логике М. Бахтина, можно обозначить как «город N» [Бахтин 1975].

 

Основная часть

Если представить город как палимпсест, то древнейшие его «записи» были связаны с образом крепости, возникшей на территории «Дикого поля». Главная функция такого городского организма – защита от внешней опасности и обеспечение вхождения новых территорий в состав государства. С конца XVIII в. начинается «новая запись» на «палимпсесте»: законотворчество Екатерины II формирует «городское гражданство», городское самоуправление трех именно городских сословий: купцов, мещан и ремесленников. В отношении Самары – это и есть забытая страница городского «чрева», когда городские обыватели сами формировали свою «культуру политического». Мещане, купцы, ремесленники за участие в этом городском самоуправлении вносились в некий символ этой эпохи: Городскую Обывательскую книгу. Они тем самым становились настоящими горожанами, а остальные сословия, крестьяне, приезжавшие жить в город, настоящими горожанами не выступали. С середины XIX столетия начинается новый «текст палимпсеста» Самары, губернский период. Новый статус требовал новой семиосферы. В семиосфере губернского периода Самары сочетаются характеристики, накладываемые на городское пространство его фронтирным положением, то есть тем, что Самара являлась «внутренней окраиной» империи, а также текстом поведения «выскочек», крестьян в основном по социальному происхождению, которые на хлеботорговле, на мукомольном и салотопенном деле, быстро копили капиталы и превращались в купцов. Через сколько поколений дети таких парвеню превращаются семиотически в иную социальность, интеллигенцию, «грюндеров» респектабельных, к примеру? У вчерашних крестьян появляются особняки в стиле модерн, дети их приобщаются к науке и искусству. Но при этом университета в Самаре до 1918 года не было. Не университетский город. И не имеющий крупной промышленности город. Поэтому сюда ссылали революционеров под гласный надзор полиции. Многочисленные аналогии, возникшие в публицистике рубежа XIX–XX вв. между Самарой и Новым Орлеаном, выразившиеся в географическом образе «Поволжский Новый Орлеан» [История Самарского Поволжья… 2000, с. 60], приводили к такому интересному явлению, как отсутствие у рядовых обывателей страха перед городской властью. Мещане писали обращения в думу и в мещанскую управу города в форме «личных писем во власть», легко в этих официальных бумагах описывая свое бедственное положение, поздравляя с праздниками. Это очень важный момент, так как менталитет города, связанный со складыванием культурного пространства города, приводит к моделированию географического образа. Географический образ возникает из переплетения, взаимодействия, столкновения различных вероисповеданий, культурных традиций и норм, ценностных установок, «глубинных психологических структур восприятия и функционирования картин мира» [Замятин 2006, с. 62].

По описаниям, в первой половине XIX в., до придания статуса губернского города, Самара «по своему внешнему виду… напоминала… большое село с прямыми, широкими, песчаными улицами, на которых кое-где устроены были узенькие, деревянные тротуары. Окраины города носили деревенский характер: там нередко можно было встретить домики в два окошка, покрытые соломой, а вместо заборов обыкновенные плетни… площади… представляли из себя пустыри, изрытые глубокими ямами, так как обыватели рыли отсюда песок для своих нужд…» [Архангельский 2002, с. 229]. К рубежу же XIX–XX вв. Самара стремительно превратится в город с удивительным сочетанием архитектурных стилей, свойственных модерну, с модными магазинами, ресторанами, освещением, водопроводом, канализацией, трамваем, театром, банками, набережной, автомобилями, благоустроенными скверами, дачами.

Несмотря на дискуссионность подходов к определению историко-художественных стилей как формирующих тексты поведения, к примеру, «человек романтизма», «человек реализма», нам видится возможным учитывать этот подход при анализе менталитета города. Губернский период, пришедшийся в Самаре на вторую половину XIX столетия, был связан с текстом поведения человека эпохи реализма. Это время, когда «за фасадом самодовольной стабильности развивался, набирая темп, процесс внутренних преобразований… Смутное и вместе с тем неотразимое ощущение подвижности явлений и смыслов пронизывало общественное сознание во всех его ‘‘этажах’’, включая и самые массовые, общедоступные» [Венедиктова 2001, с. 186–220]. С городом и опытом городской жизни – ее мозаичностью, дробностью, мобильностью, неестественно ускоренным ритмом и темпом – все отчетливее ассоциировала себя городская среда. Менялся хронотоп. Вчерашний крестьянин, выбирая город и его менталитет как постоянную новую среду обитания, постепенно приобщался к текстам поведения горожанина: иной внешний вид, иные развлечения, иные городские маршруты, иной фольклор, иная картина мира, иной ритм жизни. Этот процесс, безусловно, затягивался на несколько поколений, что превосходно иллюстрируют старые фотографии. На старых фотографиях крестьянская семья, только приехавшая в город, облачена в крестьянскую одежду с элементами городской атрибутики. А следующее поколение этой семьи уже смотрит на нас с фотографий городскими франтами, в модных городских костюмах.

Из трех городских сословий в Самаре и в городах Самарской губернии доминировало мещанство [Средняя Волга… 2013, с. 221]. В городах Самарской губернии проживало в 1897 г. 80 670 мещан, что составляло 51 % по отношению ко всему населению городов губернии [Средняя Волга… 2013, с. 222]. В г. Самаре из 89 999 жителей 39 254 были мещанского сословия (Первая всеобщая перепись населения… 1904, с. 34–35). «Численность купечества была сравнительно небольшой и не превышала 0,2–0,3 % от населения губерний. Согласно подсчетам К.М. Макитрина, купеческое сословие города Самары на пике своей численности составляло 1076 человек обоего пола (1902 г.). Согласно ведомости за 1899 г., на рубеже веков зафиксирована максимальная численность самарского гильдейского купечества – 197 купцов обоего пола в обеих гильдиях. Первая гильдия насчитывала до 20 купцов, чей удельный вес составил 10,1 %» (ЦГАСО. Ф. 146. Оп. 1. Д. 61). Но вот парадокс, до сих пор большинство исследователей вполне согласны с эпитетом «купеческая», применительно к городу. На основании чего? Ведь даже в эпоху «городского гражданства» большинство общественных должностей занимали мещане, а не купцы. А в той думе, которая последовала за реформой 1870 г., новая городская власть была представлена не одним купечеством. Интерес к городской власти в пореформенный период почувствовали дворяне, интеллигенция и респектабельная часть мещан.

Что касается дворянства, то в 1851 году «в родословную книгу дворян Самарской губернии было внесено 328 фамилий, а на рубеже XIX–XX веков их было уже 511» (Казанцева 2000, с. 64).

Проблема анализа критерия, который может быть положен в основу формирования имиджевого эпитета города, является, на наш взгляд, серьезной исследовательской парадигмой, так как актуализирует выбор или культурно, или социально, или политически доминирующего слоя.

Итак, город губернского периода становился своего рода «тиглем», в котором создавались и трансформировались различные элементы культуры.

Вплоть до 70-х годов ХIХ века инициаторами культурной жизни в Самаре были дворяне. В залах Благородного собрания проходили практически все без исключения городские мероприятия, имеющие развлекательные, просветительские или благотворительные цели. Так, в марте 1871 года, по свидетельству «Губернских ведомостей», клуб Благородного собрания устроил благотворительный концерт классической музыки (Самарские губернские ведомости, 1871, № 5, с. 3).

Если рассматривать музыкальное искусство, то следует отметить его безусловную связь с традициями дворянской культурной среды и формирующейся в пореформенный период интеллигенции города. Первое филармоническое общество было организовано в Самаре из кружка любителей музыки преподавателем гимназии Матье еще в 1858 году, но деятельность этого общества была недолгой [Алабин 1877, с. 287]. На рубеже XIX–XX столетий было создано музыкальное драматическое общество, объединявшее многочисленных самарских театралов и любителей музыки. Долгое время во главе музыкального общества стоял
К.К. Позерн – сын обрусевшего выходца из Саксонии. К.К. Позерн был председателем местного общества любителей изящных искусств, организатором художественных выставок, «любительских спектаклей и концертов. Со временем в городе появляются капитальные сооружения для музыкальных и зрелищных представлений, которые по качеству акустики и сценическому оснащению вполне подходили для исполнения хоровой и инструментальной музыки: здание театра и Народный Дом им. А.С. Пушкина, построенный и открытый
21 декабря 1903 г. Кроме них к музыкально-драматическим и концертным постановкам приспосабливались актовые залы в помещениях гимназий и других учебных заведений, Благородного и Общественного собраний, прочих аристократических, деловых, профессиональных клубов и различных обществ. Постепенно значительная часть провинциальной публики формировала интерес к оперной, камерной и симфонической музыке. Самара, не имея еще собственных кадров и средств для создания музыкального театра или симфонического оркестра, с удовольствием встречала концерты классической музыки, устраиваемые артистами, приезжавшими в Самару на гастроли. Так в городе побывали звезды мировой величины: труппа миланского театра «Ла Скала», великого русского баса Ф.И. Шаляпина, выдающегося композитора и пианиста А.Н. Скрябина» [Цветова 1991, с. 7–27]. Таким образом, музыкальная культура на рубеже веков постепенно из символико-знакового элемента дворянской культуры распространялась на весь город, в «тигле» которого плавились разные социальные группы.

Что касается изобразительного искусства, то дворянство Самарской губернии не проявляло к нему особенного интереса. Скорее всего, это было связано с тем, что, к примеру, по сравнению с соседней Симбирской губернией, известной своими дворянскими имениями, Самарский край был менее задет усадебной культурой высшего российского благородного сословия, то есть культурой барских усадеб с картинными галереями. Так, на второй местной художественной выставке, организованной в Самаре в 1892 году, фигурировал раздел «Картины частной собственности». Среди имен владельцев есть совсем немного фамилий дворян: Дикгоф, Долобовский, Завадский и др. В «Самарской газете» писали, что самарцам «приходится довольствоваться или копиями, или же случайными собраниями картин, которые, конечно, не могут дать цельного впечатления о школе...» (Самарская газета 1892, № 88, c. 3).

Начиная с конца ХIХ века приоритет в устройстве различных культурных мероприятий все больше переходит к купеческому клубу – Самарскому Коммерческому собранию, которое открылось в 1872 году [Алабин 1992, с. 164]. «Губернские ведомости» за 80–90-е годы XIX в. писали по этому поводу: «9-го сего (1891) января, известною в Самаре артисткою З.И. Фатеевою, с участием любителей и прибывших на рождественские каникулы студентов разных университетов, дан бал в зале Коммерческого собрания…» (Самарские губернские ведомости 1891, № 4, с. 4).

Но все же купцов привлекало прежде всего изобразительное искусство. Значительная художественная коллекция концентрируется в руках художника-купца К.П. Головкина, братьев Шихобаловых, «пивного короля» Альфреда Фон Вокано и др. В 1889 году в Самаре прошла первая художественная выставка Товарищества передвижников. Она вдохновила самарских художников на организации выставок своих произведений. 24 апреля 1891 года открылась выставка самарских художников, инициаторами которой выступили К.П. Головкин и Н.П. Осипов. С 1891 года выставки самарских художников стали проводиться ежегодно, вплоть до 1916 года. В 1897 году К.П. Головкин обращается в городскую Управу с прошением предоставить для устройства VI периодической художественной выставки зал при городском музее. «В благодарность за бесплатное помещение, художники обязуются пожертвовать часть своих лучших произведений и положить, таким образом, основание художественному отделу при музее» [Казанцева 2014, с. 3–6]. Более того, К.П. Головкин предлагает и впредь «постоянно иметь об этом отделе попечение и по силе возможности делать для него новые приобретения» (Прошение местных художников 1897). «Это дало возможность заполучить в музей произведения известных российских художников: М.В. Нестерова, К.Ф. Юона, В.Г. Перова, Б.М. Кустодиева, А.Е. Егорова. Так как сам Константин Головкин был художником, то он передал в дар музею несколько своих картин, которые можно увидеть в экспозиции по сей день» [Казанцева 2014, с. 3–6].

В Самару продолжали приезжать знаменитые передвижные художественные выставки, которые, как правило, проводились в помещении Благородного собрания, но предоставляли место под их проведение в своих домах и самарские жители, в том числе П.С. Субботин и И.И. Жильцов» [Самара – Куйбышев… 1985, с. 68–69, 71–72].

Еще одним культурным веянием моды провинциального города был театр. «Профессиональный театр обязан своим возникновением преобразованием Самары из уездного города в губернский (1850 год). Это повлекло за собой приток чиновников из столиц и значительное оживление местного дворянства. Уже к концу 1851 года под театр был наскоро приспособлен дом купца Лебедева, расположенный на берегу Волги в так называемой Гавани» [Казанцева 2014, с. 3–6]. «Это здание просуществовало до 1854 года. 16 ноября 1855 года было открыто новое здание театра на Полицейской (Хлебной) площади, построенное на средства дворянства. Для этого была организована подписка и по ней было собрано 3000 рублей» (ЦГАСО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 840. Л. 7). «Это было деревянное сооружение без подъезда и крытого крыльца, поначалу даже без уборных» (ЦГАСО. Ф. 1. Оп. 1. Д. 840. Л. 7).

Театр становится излюбленным зрелищем практически всех слоев самарского общества [Казанцева 2014, с. 3–6]. Великая русская актриса Пелагея Стрепетова, игравшая в те годы на самарской сцене, вспоминает: Нашу публику привели с собою земства и судебная реформа и частично – административно-ссыльные. С прибытием этих новых элементов нравственная физиономия города так быстро и конкретно изменилась, что я не узнала Самары. Ни прежней спячки, ни застоя... Куда все исчезло!» [Молько 1987, с. 14].

«Старое здание уже не удовлетворяло самарских театралов, и в апреле 1886 года Самарская Дума приняла решение о строительстве нового театра» [Казанцева 2014, с. 3–6]. «Уже изначально подразумевалось, что театр станет частью нового образа Самары – прогрессивного культурного города. И тут впервые в судьбе театра активно принимает участие купечество. Скорее всего, его вкусы повлияли на выбор проекта здания – театр был построен в псевдорусском стиле. Или, что вполне допустимо, купцы следовали моде. Мода была знаком социального престижа. А архитектурный модерн с его игрой в различные стили и эпохи был модным стилем. Проект был разработан петербургским архитектором М.Н. Чичаговым и представлял собой «игру» в русский стиль, или стилизацию под московское зодчество ХVII века» [Казанцева 2014, с. 3–6]. «Чисто купеческим размахом и тщеславием веет от стремления театральной комиссии ‘‘облагородить’’ внутреннее убранство здания» [Молько 1987, с. 42]. «В результате сумма расходов на строительство к моменту его окончания выросла до 160 000 рублей, вместо 85 000 запланированных по смете, но зато он имел все новейшие вентиляционные, акустические и противопожарные приспособления, газовое освещение, а декоративная обстановка сцены восхищала современников» (Адрес-календарь 1889, c. 143). «Саратовский листок» в октябре 1888 года констатировал: «Как никак, а театр вышел хорошенький, очень красивый, можно смело сказать, что Самара счастлива своим театром, гордится им, любуется им, даже чванится и нисколько не жалеет затраченной суммы» (Письмо из Самары 1888). Профессиональный театр не вытеснил из жизни, а наоборот, стимулировал театральное любительство, выходившее в ряде случаев на высокий уровень. Так, в Самаре пользовался популярностью Общедоступный театр при комитете попечительства о народной трезвости. Театрализация городской повседневности – это еще один уровень влияния историко-художественных стилей на обывательские тексты поведения.

Самарские купцы в значительной степени уже были людьми интеллигентными, нередко с неплохим образованием, как минимум, закончившие реальное училище, поэтому неудивительно, что другим модным «атрибутом» города была библиотека. Самарский губернатор К.К. Грот в январе 1859 года постановил создать при редакции газеты «Губернские Ведомости» кабинет для чтения периодических изданий. «Первого января 1860 года открылась Самарская общественная (публичная) библиотека с фондом более 800 томов на русском языке, иностранными книгами и номерами нескольких столичных газет и журналов. В дальнейшем К.К. Грот продолжал опекать библиотеку и постоянно дарил книги» (Самарская областная библиотека 2020). Для становления библиотеки много сделал и П. Алабин. По его инициативе в 1882 году библиотека стала называться в честь Александра II – Александровской. П.В. Алабин также добился постройки отдельного здания для библиотеки (Литературные адреса… 2020). Библиотека существовала в значительной степени на самоокупаемости. За пользование книгами взималась плата. Приобретению новой литературы способствовали благотворители. «Популярность публичной библиотеки у горожан разного социального положения росла. В 1864 г. она имела 285 абонентов, в том числе чиновников и дворян 119 чел., купцов и мещан –  59 чел., учащихся –  93 чел. В 1893 г. книги и журналы на дом брали 1203 чел., среди них дворян и чиновников –  308 чел., купцов, мещан и ремесленников –  317 чел., крестьян –  56 чел., духовного звания –  38 чел., учеников и учениц –  125 чел.» [Курмаев 2008, с. 192]. При этом публичная библиотека не охватывала полностью весь круг потенциальных читателей. Наряду с ней в городе в конце XIX –  начале XX в. работали частные библиотеки книготорговца Н.М. Федорова и Н.И. Громова, а также библиотеки при учебных заведениях.

И наконец, еще одно учреждение культуры, без которого облик «просвещенного» губернского города будет неполным, – это музей. Музей также являлся значимой составляющей города, формировал его культурное пространство. В пореформенной России характерным явлением было создание по инициативе провинциальной интеллигенции краевых музеев. История Самарского Публичного музея «началась в 1880 году, когда Самарская городская Дума приняла решение о строительстве здания для Публичной библиотеки и учреждения при ней Публичного музея» [Казанцева 2014, с. 3–6]. В докладе городской Думы говорилось, что музей должен «способствовать наглядно ознакомлению с Самарским краем в отношениях: антропологическом, историческом, географическом, – с его произведениями царств ископаемого, животного и растительного, с его сельским хозяйством и промышленностью» (ЦГАСО. Ф. 153. Оп. 36. Д. 642. Л. 51). Наряду с краеведением, проект музея предполагал в качестве «независимой» цели «способствовать развитию эстетического чувства в своих посетителях и воспитанию вкуса их представлением изящных образцов как произведений искусств и художеств, если не в оригиналах, то в их достойных копиях» (ЦГАСО. Ф. 153. Оп. 36. Д. 642. Л. 52–56). Так начиналось музейное дело в Самаре. Огромный вклад в пополнение коллекций внесли два самарских купца-мецената – Сергей Ефремович Пермяков и Константин Павлович Головкин. «Благодаря Головкину в настоящее время в государственном архиве Самарской области имеется краеведческая картотека по старой Самаре: планы города ХVIII–ХХ вв., описание географических особенностей, топонимика, учреждения и предприятия, архитектурные строения, быт и нравы самарцев и т. д.» [Казанцева 2014, с. 3–6].

«Стремление Самары к превращению в культурный центр на протяжении второй половины XIX в. становилось все более очевидным. Во многом этому способствовала все возрастающая активность самих жителей города. Организуются многочисленные общества просветительской, медицинской, творческой, научно-технической, спортивной и иной культурной направленности. На рубеже XIX–XX вв. здесь официально функционировали Общество врачей Самарской губернии, Семейно-педагогический кружок, Общество поощрения высшего образования, Общество вспомоществования учащим и учившим Самарской губернии, Самарское отделение Императорского Русского музыкального общества, Самарское фотографическое общество» и другие (Календарь и памятная книжка 1900, с. 240, 244–246; Адрес-календарь 1905, с. 53–60).

 

Заключение

Таким образом, символико-знаковые элементы городской культуры, считавшиеся непременными атрибутами губернского города, во второй половине XIX – начале XX в. превращают Самару из уездного городка эпохи «городского гражданства», с так называемой «культурой политического» трех городских сословий, купцов, мещан и ремесленников, проявившейся в практиках самоуправления, в городской центр быстро развивающейся губернии. Все сословия оказываются задействованы в «пользовательских практиках» повседневного потребления основных знаков культуры: музыки, живописи, книжного, библиотечного и музейного дела. Фронтирное положение Самары разрушало изоляцию замкнутого пространства «города N». В город в результате миграционных потоков приезжали не только представители культурных элит из других регионов Российской империи, но и простые горожане – мещане, увлекаемые модернизационными процессами, иногда сосланные в Самару из-за революционной деятельности. Они добавляли в семиотические знаки Самары свой автохтонный урбанистический опыт. В этом совместном городском творчестве по созданию новых знаков культуры и их усвоении в повседневной жизни происходило совершенно равное социокультурное творчество различных социальных слоев. Крестьянин, приехавший в город, так же участвовал в этом процессе, как и купец, потому что городская культура не принадлежит какому-то одному социальному слою. И один слой не формирует городской имидж. И совершенно другая тема – изучение перипетий формирования исторической памяти города, причин, из-за которых одни знаки предаются забвению, а другие оказываются приоритетными. Как произошло с забвением мещанской истории отечественного урбанизма и постперестроечным увлечением купеческим сословием.

About the authors

Z. M. Kobozeva

Samara National Research University

Author for correspondence.
Email: zoya_kobozeva@mail.ru
ORCID iD: 0000-0003-4080-8349

Doctor of Historical Sciences, professor of the Faculty of History, Department of Russian History

Russian Federation, 34, Moskovskoye shosse, Samara, 443086, Russian Federation

S. G. Kazantseva

Samara National Research University

Email: permendur@gmail.com
ORCID iD: 0009-0009-4897-4211

Candidate of Historical Sciences, associate professor of the Department of Philosophy

Russian Federation, 34, Moskovskoye shosse, Samara, 443086, Russian Federation

References

Supplementary files