Commemoration in the management practices of the Soviet elite in 1960–1970-ies (on the example of the Penza region)

Full Text

Введение

Актуальность исследования определяется необходимостью решения проблемы формирования национальной и региональной идентичности в условиях роста политической нестабильности, вызовов глобализации и инновационного развития, что увеличивает значение конструирования и деконструирования мемориальной символики [Аникин, Бубнов, Комплеев 2020, с. 114–124]. В поисках средств и инструментария отечественные исследователи обращаются к изучению практик коммеморации и мемориальной культуры, исторического опыта прошлых поколений. Явной доминантой исследовательских предпочтений выступает советское общество второй половины ХХ века как актор и участник ключевых процессов запоминания и забвения. Разворачивая когнитивную карту, последователи memory studies задают определенные параметры изучения проблемы: периодизация развития мемориальной культуры и исторической политики; содержание коллективных воспоминаний; факторы трансформации социальной рефлексии; формы и средства, практики коммеморации; наконец, их функционал и результативность.

 

Методология и источники

Исследование выполнено на основе анализа делопроизводственной документации ВС РСФСР, Пензенского областного совета народных депутатов, материалов фонда секретаря Пензенского обкома КПСС Г.В. Мясникова, источников личного происхождения. Методологический инструментарий базируется на использовании теоретических построений «новой политической истории», ориентирующей на анализ символических конструктов и практик конструирования исторической памяти. В этом контексте политика памяти представлена в общем ряду проявлений символической политики как «совокупность публичных взаимодействий мнемонических акторов, т. е.  “политических сил, заинтересованных в особом понимании прошлого”» и стремящихся доминировать в публичном пространстве посредством исторических нарративов, образов, знаков [Малинова 2019, с. 291–292; Twenty Years After... 2014, p. 4; Forest, Johnson 2011; Heisler 2008].

Более широким звучанием обладают концепты «мемориальная культура» и ее компонент – «культура коммеморации», составляющие предмет изучения для memory studies [Соколова 2020, c. 20]. Мемориальная культура как способ освоения прошлого и ее трансформация на рубеже ХХ–XXI вв., связанная с глубинной сменой ценностей современного мира, выступает центральным концептом трудов Алейды Ассман  [Леонтьева 2017, c. 32]. В своей работе «Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика», выдержавшей в издательстве «Новое литературное обозрение» уже три издания (2014, 2018 и 2023 гг.), Ассман пишет о современности как о «посттравматической эпохе», когда индивидуальные «и коллективные воспоминания становятся все менее спонтанным, естественным или сакральным актом, они во все большей мере распознаются как социальные и культурные конструкты, изменяющиеся во времени и обретающие собственную историю» [Ассман 2023, c. 12]. Причины происходящего рассматриваются автором в двух аспектах: глобализации памяти и вытекающего из этого «этического поворота в культурной мемориальной практике, где особую роль начинают играть категории признания вины и ответственности» [Ассман 2023, c. 123–124]. Разделяя понятия «мемориальная культура» и «историческая политика», Ассман тем не менее указывает на полемичность признака «инструментализации» прошлого и подчеркивает функции коллективных воспоминаний: помимо обеспечения легитимности, это – формирование идентичности, чувства общности, критичности самооценки (что является стимулом развития) и возможности забвения [Ассман 2023, c. 300–301].

В последнее время заметен тренд на регионализацию мемориальных исследований, что способствует как наполнению пространства культуры памяти, так и изучению включенности последних в коммеморативные практики (активность и система символической саморегуляции как равные составляющие предметной области) [Красильникова, Вальдман 2020; Шуб 2018].

 

Формирование института коммеморации в СССР (региональный аспект)

Процессы институциализации политики памяти в Европе и России, закрепление соответству-ющих норм и практик в целях легитимации социально-политического порядка, интеграции общества, современные исследователи относят к периоду не ранее последней четверти ХХ в. [Красильникова, Вальдман 2020, с. 49]. На наш взгляд, «бегство» от мемориального опыта предшествующих эпох выглядит демонстративно поспешным. По всей вероятности, мы наблюдаем череду трансформаций  культурного кода, в рамках которых изменения охватывают не только настоящее, но и прошлое. Традиционным фактором символической политики выступают победоносные военные кампании, и каждое время предлагает свои инструменты и ритм формирования мемориальной культуры. Более решительные изменения происходят в революционные эпохи: радикальные политические преобразования незамедлительно запускают процессы коммеморации.

Аргументировать подобные выводы позволяет обращение к региональным и локальным аспектам проблемы. В частности, как отмечает Г.В. Любимова, в сельском ландшафте Западной Сибири памятники, посвященные участникам Гражданской войны, появились сразу же после окончания военных действий, тогда как первые обелиски погибшим во время Великой Отечественной войны – спустя двадцать лет в 1965 г. [Любимова 2021, с. 808].

Заметим при этом, что правовая основа революционной трансформации мемориальной культуры была подготовлена декретом СНК «О памятниках республики» от 12 апреля 1918 г., потребовавшего внедрения новой знаковой системы, отражавшей «идеи и чувства революционной трудовой России», уже к первомайским торжествам [Декреты... 1959 с. 96]. Следуя прямым указаниям советского правительства, Пензенский комитет РСДРП(б) и губисполком принимают решение о создании мемориала К. Марксу. 1 мая 1918 г. у бывшего губернаторского дома на Советской площади был размещен поясной портрет теоретика коммунизма работы скульптура Е.В. Равделя (Открытие памятника...). Скульптура была выполнена наспех из глины и не выдержала испытания временем. Попытка установить памятник Марксу к следующей праздничной дате – 7 ноября того же года – успехом не увенчалась. Скульптурное изображение головы Маркса, выполненное из бетона, появилось 17 июня 1920 г. в городе Наровчате Пензенской губернии. В Пензе памятник Марксу был открыт 5 ноября 1960 г. на Советской площади (Пензенская... 2019, с. 127).

Совершенно иной статус получает коммеморация памяти участников Гражданской войны. Революционный некрополь появился в Пензе после подавления мятежа чешских легионеров (28–29 мая 1918 г.). 2 июня рядом со Спасским собором были похоронены первые жертвы конфликта: около 80 красноармейцев, интернационалистов и случайно оказавшихся на линии огня обывателей (Соборная площадь...). Спустя пять лет здесь будет установлен деревянный обелиск, а 6 ноября 1928 г. – памятник Борцам революции, выполненный скульптором М.С. Бабинским уже в бетоне. Позднее рядом с монументом были захоронены еще 25 участников революции, Гражданской войны и социалистического строительства (Пензенская... 2019, с. 122). Вплоть до конца 1960-х гг. формирование советской мемориальной среды (чествование жертв борьбы за советскую власть) происходило вокруг «главного» места памяти – Соборной (с 1919 г. – Советской) площади.

Механизм коммеморации следует рассматривать ключевым условием формирования идентичности региона. В этом случае базовым нарративом мемориальной культуры будут выступать военные события и конфликты [Соколова 2020, с. 22]. В первую очередь это проявилось в практике переименования населенных пунктов. Так, спустя год с момента образования Пензенской области Указом Президиума ВС РСФСР от 10 февраля 1940 г. за № 629/9 «Об увековечивании памяти Героя Советского Союза А.Е. Махалина» село Новый Кряжим Кузнецкого района Пензенской области, где родился А.Е. Махалин, получило новое название – село Махалино. Именной стала и средняя школа, в которой учился герой. Начальник погранзаставы «Пакшикори» Дальневосточного пограничного округа войск НКВД, лейтенант Алексей Ефимович Махалин 29 июля 1938 г. погиб, прикрывая отход своих бойцов, в бою с японской боевой группировкой, нарушившей границу и окружившей заставу (Документы... Л. 7).

В ознаменование 100-летия со дня смерти В.Г. Белинского город Чембар и Чембарский район были переименованы в Белинский и Белинский район соответственно, тогда же имя критика было присвоено и Пензенскому государственному педагогическому институту (Документы... Л. 28).

Процесс мемориализации затронул и с. Верхнее Аблязово, переименованное в село Радищево Радищевского сельского совета 15 декабря 1952 г. (Указ Президиума ВС РСФСР за № 744/132) (Документы... Л. 56).

В августе 1963 г. с. Селикса Пензенского сельского района было переименовано в село Кижеватово (Указ Президиума ВС РСФСР за № 745/21). Андрей Митрофанович Кижеватов, начальник 9-й погранзаставы Брестского погранотряда 22 ию-ня 1941 г. возглавил оборону погранзаставы, а затем Брестской крепости и погиб в начале июля 1941 г. Отметим, что инициатива увековечивания памяти А.М. Кижеватова была поддержана до присвоения ему звания Героя Советского Союза (1965 г.) (Документы... Л. 108).

Мемориальная традиция (советский «обряд») празднования Дня Победы берет свое начало с 9 мая 1970 г., когда был открыт памятный камень на месте будущего монумента на ул. Луначарского, переименованной по этому случаю в проспект Победы. В дневниковых записях Г.В. Мясникова буквально по часам описана смена приоритетов в практиках коммеморации: «9 мая. День праздничный, солнечный. В 10.00 поехал в ГК КПСС. Возложение венков к памятнику Борцам революции на Советской площади. Традиция хорошая, но ее придется отменять. Ничего не связано здесь с Победой. <…> В 10.45 – митинг на площади Ленина. Я поздравил училище с Днем Победы и вручил юбилейную почетную грамоту. Получился своеобразный военный парад на площади. Масса народа. <…>

В 12.30 на быв. ул. Луначарского <…> Торжественно замуровывается снарядная гильза с землей, открывается камень на месте будущего памятника. Все очень торжественно! Опять масса народа: на улице, балконах и даже крышах домов. Прохождение училища торжественным маршем, возложение венков. Получилось хорошо! Надо на будущий год продумать обряд» [Мясников 2008, с. 92]. Значение переноса места памяти тем более ощутимо, что 8 мая на той же Советской площади открыли монумент, посвященный героям Советского Союза и героям Социалистического Труда [Мясников 2008, с. 91].

Примечательно, что к концу 1970-х гг. в сознании партийного функционера уже сложилось представление о периодизации процесса коммеморации. В частности, решая, казалось бы, сугубо управленческую задачу по созданию объединения музеев Пензенской области, Г.В. Мясников предложил, по сути, первую периодизацию эволюции мемориальной политики в советскую эпоху:  «I этап: 1937–1939 гг. – создание музеев, сам факт; II этап: все последние пятнадцать лет – материальное и моральное укрепление музеев; III этап – надо начинать. Он должен состоять в том, чтобы превратить музеи в центры научной пропаганды деяний великих земляков» [Мясников 2008, с. 336].

Не менее значимым аспектом проблемы выступает реконструкция содержания коллективных воспоминаний. Так, А. Ассман, ссылаясь на работы М. Саброва, рассматривает динамику западной политической культуры в ХХ в. как дискурсивный переход от героизации к виктимизации, от идеала героя к идеалу жертвы. Происходит эволюция ценностей революционно-героической семантики, тускнеет образ Французской революции. Новым «учредительным мифом» Европы становится память о Холокосте [Ассман 2016, c. 155–156, 167, 169].

В мемориальных практиках советской «глубинки» 1960-х гг. при сохранении общего тренда на героизацию прошлого мы также обнаружим первые признаки грядущих изменений: в отечественной традиции это вылилось в формирование нового противоречивого конструкта массовой политической культуры – памяти о Сталине. Новый «миф о Сталине» воспроизведен и в дневнике Г.В. Мясникова: «Стало модным почти в любой компании спорить о И.В. Сталине. Ни один разговор за столом не обходится без его имени. Оно стало “болезнью” народа. Сколько ни думаю, все больше убеждаюсь в его какой-то демонической силе и при жизни, и даже после смерти». В 1969 г. эта идея дважды почти буквально воспроизводится в записях: «Странная манера: как выпили, так о Сталине. Это имя стало болезнью народа. Каким-то демоном висит оно над душами и сознанием людей» [Мясников 2008, с. 53, 75]. Реплики партийного функционера и практики коммеморации свидетельствуют об исчерпании потенциала революционной борьбы, о появлении собственной «исторической травмы», о начале поисков новой «организующей идеи», о сложности выбора. Двойственность, амбивалентность суждений сквозит в оценках Сталина: «Самое острое место – обвинение в безвинной гибели сотни тысяч людей, работников партии, государства» и здесь же: «Простого люда из рабочих погибло мало! – это тоже особенность!!!» [Мясников 2008, с. 53–54]. Этим объясняются сомнения в увековечивании памяти М.Н. Тухачевского, детские годы которого прошли в имении родителей в с. Вражском Чембарского уезда Пензенской губернии, а затем в Пензе, и В.Э. Мейерхольда, родившегося в Пензе в купеческой семье (репрессированных и реабилитированных посмертно в 1957 и 1955 гг.). Во время визита в Пензу маршала М.В. Захарова (24 мая 1970 г.) Мясников напрямую спросил высокопоставленного гостя: «Как быть с Тухачевским?» – и услышал в ответ: «“Все что положено, партия решила”, “Всем доски установлены...”». В сентябре 1977 г. в дневнике появилась следующая запись: «О реабилитации М. Тухачевского. Я долго сдерживал этот процесс. Внутренне не верю в эту личность, думаю, что его дворянское прошлое и удачное течение жизни могло породить бонапартистские замашки.... Но, с другой, все и повсюду реабилитированы. Мы не теряем “полководца, героя гражданской войны”? Вчера смотрел литературу, беседовал с чекистами и решился сменить позицию. Попробуем ввести его в круг Пензы». Вскоре мемориальная доска появилась на доме по ул. Московской, 22, где в 1904–1909 гг. жил Тухачевский [Мясников 2008, с. 93, 303–304]. В феврале 1974 г. Мясников безрезультатно пытался обсуждать вопрос о коммеморации Мейерхольда в ЦК и СМ РСФСР: «Объяснил ему [В.М. Стриганову. – Прим. О. С.], что дом, в котором родился Мейерхольд, аварийный, жильцов выселяем, взяли на охрану. Музей [одного] Мейерхольда создавать сложно и не нужно. Ломать дом нельзя – дадим пищу для крика. [Лучше всего] создать театральный музей с мемориальной комнатой»  [Мясников 2008, с. 53–54, 282].

Организация краеведческой работы

Знамена исторической политики, в официальном дискурсе своего времени обозначавшейся посредством концепта «краеведческая работа» (Переписка...), разворачивалась в периоды подготовки к юбилейным торжествам. Первой важной вехой в этом отношении выступила организация 300-летнего юбилея г. Пензы. До начала 1960-х гг. датировка времени основания центра региона определялась «Строельной книгой», составленной в 1665 г. первым воеводой города Е.П. Лачиновым. Обнаружение более точной даты его основания – 1663 г. (по времени назначения священников во вновь построенную церковь) – изменило ситуацию. В июне 1963 г. промышленные обком и облисполком обращаются в бюро ЦК КПСС по РСФСР с просьбой разрешить официальные торжества, посвященные трехсотлетию Пензы в 1964 г. (благоустройство исторических мест и памятников, беседы и доклады на предприятиях и стройках, учреждениях и по месту жительства, стенды, торжественные вечера, массовые гуляния) (Письмо… Л. 1–6). 

Своего максимума усилия региональных властей в направлении формирования мемориальной культуры достигают к концу 1960-х гг. в преддверии 100-летия со дня рождения В.И. Ленина и 25-летия Победы в Великой Отечественной войне. В этом отношении своеобразным мемориальным водоразделом становится 1970 год. В частности, в 1968–1969 гг. в Пензе разворачиваются ремонтно-реставрационные работы, связанные с «историко-революционными событиями и жизнью и деятельностью И.Н. Ульянова»  (капитальный ремонт здания, в котором проживали И.Н. и М.А. Ульяновы и организация в нем музея семьи Ульяновых, здания бывшего Дворянского института, где преподавал И.Н. Ульянов, реконструкция планетария, построенного в память о работе Ульянова по организации метеорологической службы в Пензенской губернии, и т. д.), а также капитальный ремонт памятника Борцам революции на Советской площади г. Пензы (Переписка... Л. 1).

На этом этапе уже можно судить и об институциональной зрелости мемориальной культуры и исторической политики, что нашло отражение в дневниковых записях Г.В. Мясникова. Так, 12 мая 1969 г. секретарь пензенского обкома запишет: «В 13.00 собрал историков-краеведов. Мочалов, Лебедев и др. Проблемы увековечивания исторических мест на трассе Москва – Куйбышев. <…> Вырисовывается такая тематика: на въездах в область – карта памятных мест области, на въездах в город – история и памятные места Пензы, у поворота на Вадинск – о Буслаеве, у поворота на Наровчат – о Куприне, у Старой Пятины – о вале и бастионе, история Ломова, в с. Вирга – об академике Юрьеве и враче Захарьине, у Мокшана – история, Суворов и Малышкин, у Рамзая – крепость и М.Н. Загоскин, на Бессоновской горе – о движении Пугачева, в Селиксе – о Кижеватове и героях Великой Отечественной войны, у Городища – о Н. Маркине, у с. Поселки – о Радищеве. Таков перечень исторических мест, которые могут рассматриваться» [Мясников 2008, с. 60–61].

Масштабные работы охватили территорию мемориального комплекса, связанного с именем М.Ю. Лермонтова. 5 января 1967 г. Пензенский облисполком принимает решение о создании охранной зоны музея-усадьбы М.Ю. Лермонтова общей площадью 91 га. Местному совхозу было предложено прекратить строительство производственных и жилых помещений в непосредственной близости к музею-усадьбе М.Ю. Лермонтова. В 1968–1969 гг. с территории комплекса были перенесены все производственные постройки совхоза (пилорама, столярная мастерская, нефтебаза, электроподстанция и пр.). Одновременно начинаются восстановительные работы в лесопарковой зоне и на территории музея: к 1968 г. завершена реставрация фасада церкви Михаила Архангела, началась реконструкция дома ключника, домовой кухни и теплицы. Для обеспечения транспортной доступности комплекса было организовано движение автобусов по маршрутам: Пенза – Белинский (четыре рейса) и Каменка – Белинский (каждые три часа). В летние месяцы число автобусов увеличивалось (Переписка... Л. 3–4, 34). В 1969 г. последовало специальное постановление СМ РСФСР «О мерах по благоустройству государственных музеев М.Ю. Лермонтова и В.Г. Белинского в Пензенской области» (от 30 июня 1969 г. за № 369), что заметно активизировало работы. По решению пензенского облисполкома в состав лермонтовского музея-заповедника были включены: «…бывшая усадьба Е.А. Арсеньевой в границах лермонтовского времени, бывшая усадьба П.П. Шан-Гирея, часовня-могила М.Ю. Лермонтова и мемориальная церковь Михаила Архангела» (Переписка... Л. 34). Были отреставрированы сторожка при церкви, часовня над могилой поэта, восстановлена церковная ограда, бывший дом ключника, где «развернута экспозиция, отражающая старый быт тарханских крестьян»; начались работы по реконструкции и реставрации бывшего дома Е.А. Арсеньевой, по восстановлению всех прудов и водоемов комплекса (Переписка... Л. 34–35).

На базе музея В.Г. Белинского был создан еще один мемориальный комплекс – музей-усадьба, объединивший территорию усадьбы Белинских с домом и надворными постройками, территорию бывшего уездного училища со зданием училища и могилу родителей В.Г. Белинского (Переписка... Л.. 34). Кроме того, обращаясь в СМ РСФСР в августе 1970 г. с отчетом о ходе выполнения постановления, заместитель председателя облисполкома А.Н. Власов указал на необходимость восстановления мемориального комплекса единственного в стране музея А.Н. Радищева, находившегося «в бедственном положении» (Переписка... Л. 36). Просьба пензенского облисполкома была поддержана, и сентябре 1970 г. начинается составление проектной документации по усадьбе и церкви в с. Радищеве и Нижне-Аблязове (Переписка... Л. 39).

Символические практики в деятельности Г.В. Мясникова

Уникальным источником в деле изучения мемориальной культуры и практик коммеморации являются дневниковые записи Г.В. Мясникова, второго секретаря Пензенского областного комитета КПСС в 1961–1986 гг. [Мясников 2008]. В должностные обязанности «второго» входило руководство идеологической работой, следовательно, инициативы и реализация политики памяти в регионе исходили именно от него. Следует учесть и «историчность» мировоззренческих установок Георга Васильевича, и весьма опасное (для своего времени) стремление к формированию этнической идентичности: «…основная направленность “интересных” строек – это возрождение русского духа, национального достоинства русского человека»; «Пенза вернула меня в лоно русского народа»; «Думал о нашем изумительном русском народе. Сколько сил, мужества, крепости, выносливости таится в его недрах!» [Мясников 2008, c. 16, 90, 159]. Подобные суждения встречаются на страницах дневника с завидным постоянством. Так, под личным патронажем секретаря обкома Мясникова находилось строительство трактира «Золотой петушок» и ресторана «Засека» («хорошие памятники пензенской старины»), более того, традиции русского имперства противопоставлялись знаковым объектам интернационализма, например открытию «Белого аиста» (фирменного магазина с широким ассортиментом молдавских вин) [Мясников 2008, c. 159, 318]. 

В структуре повседневных практик партийного работника вопросы коммеморации не просто доминировали, но вытесняли все прочие, за исключением, пожалуй, времени чрезвычайных мобилизационных кампаний, когда запускался режим ручного управления («Все на спасение хлеба!»; «В Москве крайне тяжело с мясом. Грузите все, что можете» в 1969 г.; наводнение в Пензе в 1970 г.; восстание в колонии в 1971 г.) [Мясников 2008, с. 65, 72, 87–90, 106]. Что касается понимания миссии и средств реализации политики памяти, то здесь мы встретим единичные и весьма лаконичные суждения: «Мое устремление: 1) сделать Пензу интересным городом, пробудить у жителей настоящую любовь к городу, патриотизм. Но одними лозунгами сделать это сложно, нужна материальная основа. Надо иметь то, чем гордиться»; «Отрабатывал мысль о возведении деревянной крепостной стены на ул. Кирова, где сохранился старый вал. Сколько патриотов можно было бы воспитать на простых, близких и понятных, особенно молодежи, свидетелях прошлого»; по случаю открытия мемориальной доски с именами павших работников обкома 8 мая 1970 г.: «Это нужно и для памяти, и как пример другим» [Мясников 2008, c. 90, 92, 159].

Еще одним значимым проектом преобразования городского ландшафта в деятельности Г.В. Мяс-никова стало создание терренкура – Тропы здоровья, история которого начинается 6 сентября 1969 г. [Мясников 2008, с. 70]. Спустя десятилетие в планах второго секретаря обкома, курировавшего вопросы идеологии в регионе, значилось объединение объектов, символизировавших историческую преемственность и транслировавших «русскую идею» в единое культурное пространство: «Надо выбрать на весну и лето (1979 г.) несколько объектов, которые обогатят город. Одна из главных и интересных – туристская тропа в парке им. Белинского. Надо уже в этом году дотянуть асфальт до видовой площадки, а зеленой дорожкой дойти до “Ласточки”, а может и лесного массива у “Засеки”». Разбить тропу по организациям и создать укромные уголки с благоустройством и скульптурой» (в арт-объектах прослеживается отсылка к русской народной сказке и былинному эпосу) [Мясников 2008, с. 347]. К началу 1980-х гг. эти планы были реализованы лишь частично. Так и не удалось использовать особенности ландшафта и создать каскад озер, островков, плотин и мостов по ул. Боевой горе [Мясников 2008, с. 195; Шилин 2022, с. 52–62]. 

Оценить эффективность мемориальной политики позволяет обращение к описанию взаимодействия ее субъектов в период «всенародного обсуждения» проекта Конституции СССР. Сотрудники облисполкома тщательно фиксировали ответные меры, поступившие на предложения трудящихся, и в качестве самостоятельного направления работы было выделено улучшение охраны и пропаганды памятников истории и культуры (в рамках смотра «памятников истории советского общества, посвященного 60-летию Великой Октябрьской социалистической революции»). В отчетах управления культуры говорилось, что в 1978 г. «работа по выявлению, пропаганде и использованию памятников истории и культуры на территории области как государственными органами охраны памятников, так и общественными (в том числе молодежными) организациями» будет продолжена, предполагалось «установить шефство комсомольских и пионерских организаций над историческими памятниками, ответственность каждого гражданина, и в первую очередь советов народных депутатов, за сохранность памятников истории и культуры» (Материалы...  Л. 21–22, 39).

Изучая эпистолярное наследие перестроечной эпохи, С.С. Наумов отмечает «пробуждение активного интереса людей к старине и деятельности по сохранению и возрождению историко-культурного наследия» как свидетельство трансформации  коллективной памяти применительно к периоду 1980–1990-х гг. [Наумов 2020, с. 61]. Вместе с тем, как следует из материалов «всенародного обсуждения», подобные идеи были широко представлены в обществе и ранее и, более того, обнаруживали поддержку со стороны властей. Сохранение установки в массовом сознании на сбережение памяти об истории своей семьи и своей малой родины выявлено и в ходе онлайн-анкетирования, проведенного среди населения Пензенской области с мая по ноябрь 2022 г. и охватившего свыше 1000 человек. 

Заключение

В предписанных временем формах коммуникации партийных структур коммеморация была представлена как инструмент «мобилизации трудящихся города на претворение в жизнь решений XXII съезда партии, ноябрьского и июньского Пленумов ЦК КПСС» и т. д. (Письмо… Л. 6). Современные исследователи выделяют аксиологическую и интегративную функции. Так, по мнению О.М. Соколовой, переживание общего прошлого играет важную роль в создании и поддержании социальной солидарности и общей идентичности [Соколова 2020, с. 21]. В этой связи, объективно оценивая коммеморативные практики советской региональной элиты в 1960–1970-е гг., следует заметить, что по большому счету «управление» мемориальной культурой не противоречило социальному запросу. Более того, политика памяти формально и содержательно эволюционировала, революционная символика постепенно растушевывалась, смещалась на периферию мемориальных практик, уступая место социально значимым переживаниям и идее восстановления единства памяти, апеллируя к историческим корням. 

About the authors

O. A. Sukhova

Pedagogical Institute named after V.G. Belinsky, Penza State University

Author for correspondence.
Email: savtemp@yandex.ru
ORCID iD: 0000-0003-0658-736X

Doctor of Historical Sciences, professor, dean of the Faculty of History and Philology

Russian Federation, 40, Krasnaya Street, Penza, 440026, Russian Federation

References

Supplementary files