Mechanism for the approval of a transaction made by an unauthorized person

Full Text

Введение. Раскрываемый в ст. 183 Гражданского кодекса Российской Федерации (далее – ГК РФ) правовой феномен заключения сделки неуполномоченным лицом нередко именуется в науке представительством без полномочия (а равно «лже-…», «псевдо-…», «мнимым», «видимым» и т.п. представительством). Невзирая на очевидную внутреннюю противоречивость термина «представительство без полномочия» (ибо представитель есть лицо, действующее именно в силу наличия у него полномочия) и «размытость» круга охватываемых им явлений (прежде всего, в ракурсе приложимости к случаям, предусмотренным только ст. 183 ГК РФ либо также и другими законоположениями, например, ст. 174 ГК РФ), означенное словоупотребление, памятуя о его традиционности и с учетом совершения сделки лжепредставителем от чужого имени (причем с возможным возникновением прав и обязанностей у одобрившего сделку псевдопредставляемого), кажется достаточно адекватным и догматически приемлемым. Гражданско-правовой кодификационный акт в п. 1 ст. 183 в качестве базового моделирует «сценарий», при котором в ситуации совершения сделки неуполномоченным лицом она считается заключенной от имени и в интересах совершившего ее лица. Тем самым, подобное «упречное» поведение: с одной стороны, никак не затрагивает псевдопредставляемого (здесь  «отсутствие сделки … оправданно, так как … ограничения были отражены во внешней [здесь и далее курсив в цитатах наш. – Ю.П.] стороне представительства…» (Карапетов 2018, 91), в отличие от специальной ситуации, оговоренной в п. 1 ст. 174 ГК ГФ), порождая у него (как таковое) «…лишь секундарное право на … одобрение, но ни в коем случае не … прав и обязанностей, предусмотренных … сделкой» (Ягельницкий 2010, 106);     

с другой стороны, юридически связывает лжепредставителя с третьим лицом (контрагентом), причем вне зависимости от (не)добросовестности последнего (см. п. 4 информационного письма Президиума ВАС РФ от 23 октября 2000 г. № 57 «О некоторых вопросах практики применения статьи 183 Гражданского кодекса Российской Федерации» (далее – Письмо № 57)). Заметим, что приведенное постулирование не является универсальным (общепринятым): скажем, «в итальянском праве сделка просто не имеет эффекта ни в отношении лжепредставляемого, ни в отношении лжепредставителя, а … контрагент вправе требовать от лжепредставителя возмещения убытков…» (Тузов 2020).

Юридическая картина, однако, способна кардинально измениться благодаря последующему одобрению сделки псевдопредставляемым. В силу п. 2 ст. 183 ГК РФ одобрение создает, изменяет и прекращает для него гражданские права и обязанности по сделке с момента ее совершения (попутно «обнуляя» возможность добросовестного контрагента отказать от сделки), в свете чего, как верно заключает Е.Н. Гендзехадзе, по факту «закон допускает замену предварительного уполномочия последующим одобрением» (Гендзехадзе 2011, 217). Механизм описанной трансформации заслуживает пристального обсуждения в разных аспектах, в первую очередь в ракурсе юридико-фактического функционала и правовой природы. 

1. Юридико-фактическое значение одобрения сделки представляемым Итак, в результате рассматриваемого подтверждения сделки непосредственным ее участником (с соответствующим набором субъективных прав и обязанностей) становится не мнимый представитель, а именно представляемый, причем изначально – с момента совершения сделки, т.е. дефектность представительских полномочий нейтрализуется с обратной силой (и в этом контексте, несмотря на изъявление согласия, все-таки не совсем корректно говорить о совершении одобренной сделки непосредственно представляемым). «Одобрение сделки … уничтожает правовую связь мнимого представителя и контрагента и приводит к возникновению обязательства между псевдопредставляемым и третьим лицом» (Ягельницкий 2010, 119), что сильно напоминает перемену лицу в обязательстве. «…Одобрение…, – небезосновательно констатирует на сей счет Е.А. Папченкова, – ретроспективно отменяет, казалось бы, возникшую прямую правовую связь между лжепредставителем и контрагентом, и … «переводит сделку» на имя псевдопредставляемого» (Папченкова 2018). Еще более определенны С.К. Соломин и Н.Г. Соломина, усматривающие в последующем одобрении способ «…извещения об акцепте … в рамках достижения соглашения о перемене лиц в обязательствах, возникших из заключенной неуполномоченным лицом сделки (то есть речь идет о реализации механизма передачи договора, предусмотренного ст. 392.3 ГК РФ)» (Соломин и Соломина 2022). Признавая явное «тяготение» конструкции замены мнимого представителя «носителем имени» к институту перемены лиц в обязательстве, отмеченный ретроспективный эффект, как представляется, все же препятствует безусловной идентификации последующего одобрения как основания собственно перемены лица в обязательстве в смысле положений гл. 24 ГК РФ (даже фикционно не «отрицающих» участие первоначального лица в обязательстве).         

2. Темпоральный аспект механизма одобрения сделки представляемым 

Исследуемый режим согласования приурочен к случаям, когда неуполномоченное лицо уже совершило сделку, вследствие чего речь идет исключительно о последующем подтверждении сделки (потенциально же возможное изъявление разрешения в предварительном порядке, несмотря на автономность институтов выдачи полномочия и согласия, уместнее интерпретировать в качестве признания или корректировки представляемым именно представительских полномочий).

В п. 2 ст. 183 ГК РФ используется словосочетание «последующее одобрение». Между тем, подобное словоупотребление частотно подвергается критике в науке за тавтологичность (в понятии «одобрение» уже заложено то, что признание сделки производится постфактум, т.е. после ее совершения). Например, Е.А. Крашенинников и Ю.В. Байгушева, подчеркивая, что «каждому профессионально подготовленному цивилисту известно, что … согласие, данное после … совершения, называется одобрением» (со ссылкой на маститых зарубежных ученых), указывают, что «…речь должна идти об "одобрении" без присоединения … прилагательного "последующее"…» (Крашенинников и Байгушева 2011, 55-56). По мнению С.К. Соломина и Н.Г. Соломиной, «…одобрение третьего лица может состояться только в отношении юридического действия, которое уже совершено» (в противоположность этому «…согласие всегда предшествует совершению юридического действия») (Соломин и Соломина 2022). Не трудно, однако, заметить, что теоретические посылы для приведенных негативных оценок различны в срезе решения вопроса о соотношении терминов «согласие» и «одобрение»: в версии Е.А. Крашенинникова и Ю.В. Байгушевой они рассматриваются в системе координат «род» и «вид» (одобрение есть разновидность согласия), тогда как С.К. Соломин и Н.Г. Соломина усматривают в них близкие, но непересекающиеся понятия (и «водоразделом» выступает временной критерий). Вообще, обращение к словосочетанию «последующее одобрение» (косвенно предполагающего, кстати, возможность и иного – предварительного – одобрения, в логике чего термины «согласие» и «одобрение» могут быть истолкованы как синонимичные) типично для отечественного законодателя, причем в самые разные исторические эпохи (в частности, разработанный Высочайше учрежденной в 1882 г. Редакционной комиссией проект Гражданского уложения Российской империи в ст. 1057 упоминал о «последующем одобрении» хозяином действий распорядителя, в ст. 63 ГК РСФСР 1964 г. фиксировались последствия «последующего одобрения» представляемым сделки представителя). В настоящее время из положений ст. 157.1 ГК РФ (разработка которых в основном опиралась на германский опыт нормирования – см. §§ 182-185 ГГУ о предварительном и последующем согласии) вытекает, что термины «согласие» и «одобрение» являются соподчиненными, при том, что понятие «одобрение» отождествляется с понятием последующего согласия. На это, среди прочего, индикативно указывает то, что слово «одобрение» употребляется лишь в сцепке со словосочетанием «последующее согласие» (абз. 2 п. 3), но не, во-первых, со словосочетанием «предварительное согласие» (абз. 1 п. 3) и, во-вторых, не со словом «согласие», когда речь идет о санкционировании безотносительно к времени его осуществления (п. п. 2, 3). Осознавая факт того, что разбираемым словам (как, впрочем, и многим иным словам русского языка) присущ весьма широкий паттерн «семантического наполнения», и несмотря на дискуссионность вопроса о (не)обоснованности понимания предусмотренного ст. 183 ГК РФ одобрения сделки как специальной вариации дачи согласия, институт которого – в формате предписаний общего характера – закреплен в ст. ст. 157.1, 173.1 ГК РФ (прежде всего, с учетом шаблонного восприятия согласия третьего лица на совершение иными субъектами сделки в качестве вспомогательного юридического факта, который сам по себе не порождает «классического» правоотношения), уверены в целесообразности и полезности соблюдения терминологического единообразия по анализируемому аспекту (при этом наиболее простым и здравым, пожалуй, будет следование отраженной в ст. 157.1 ГК РФ установке о квалификации одобрения как последующего согласия). Законодатель не вводит какого-либо жесткого алгоритма взаимодействия субъектов для целей согласования совершенной неуполномоченным лицом сделки. Помимо прочего, он не возлагает ни на лжепредставителя, ни на контрагента обязанности испрашивать одобрения совершенной сделки, что в целом согласуется с тезисом о заключенности и действительности (по общему правилу) даже не получившего признания со стороны псевдопредставляемого акта. В контексте сказанного одобрение, с точки зрения активности псевдопредставляемого, может быть и «инициативным», и «реактивным» (при этом реализация любой из вариаций будет знаменовать наступление одинаковых правовых эффектов). Тем не менее, направление запроса может иметь особый смысл для контрагента в плане эффективной охраны собственных интересов. Дело в том, что регламентация вопроса об условиях одностороннего отказа от сделки является дифференцированной: по общему правилу правомерность такого упрощенного аннулирования правовой связи до одобрения сделки обусловливается добросовестностью контрагента (когда он не знает и не должен знать об отсутствии либо превышении полномочий) (см. абз. 2 п. 1 ст. 183 ГК РФ); между тем, данный фактор юридически иррелевантен (не считая аспекта возмещения убытков), в том числе, в ситуации, когда ответ на предложение об одобрении (а оно может исходить и от добросовестного, и недобросовестного контрагента) не поступит в разумный срок, т.е. при «реактивном» молчаливом неодобрении (аналогичное положение вещей имеет место и при заявлении псевдопредставляемым – но уже не только «реактивно», а и инициативно – отказа от одобрения) (см. п. 3 ст. 183 ГК РФ). Временные пределы для «инициативного» одобрения, а равно для направления запроса об одобрении в ГК РФ не установлены (хотя бы по причине того, что видимый представляемый может и вовсе не знать о совершенной сделке); в этом срезе часто встречающаяся трактовка закрепленного в абз. 2 п. 1 ст. 183 ГК РФ права контрагента как возможности «…немедленно отказаться от сделки…» (Папченкова 2018) является не совсем точной. Сообразно изложенному, гипотетически «…представляемый может одобрить … когда угодно с ретроспективным эффектом», «одобрение может произойти и через месяц, и через годы после совершения сделки» (Папченкова 2018), что, конечно, чревато злоупотреблениями (не случайно в литературе небеспочвенно высказываются и соображения о том, что «…одобрение [в том числе инициативное. – Ю.П.], сделанное по истечении разумного срока, не имеет правовых последствий, а дальнейшие отношения сторон по сделке будут подчинены правилам об акцепте и оферте» (Харитонова 2013, 35)). Однако, применительно к «реактивному» одобрению темпоральные ограничения резонно присутствуют: контрагент наделяется правом потребовать исполнения сделки либо упоминавшимся правом в одностороннем внесудебном порядке отказать от нее (с возмещением убытков) на случай, когда псевдопредставляемый отверг предложение одобрить сделку либо его ответ на предложение об одобрении не поступил в разумный срок (п. 3 ст. 183 ГК РФ). Как видим, отечественный законодатель оперирует оценочным понятием разумного срока. Любопытно, что в некоторых зарубежных правопорядках данный тематический сегмент регламентируется максимально конкретизированно (что, естественно, легче для правоприменителя) – посредством установления абсолютно определенных сроков: так, Германское гражданское уложение (далее – ГГУ) в § 177 исходит из того, что запрошенное согласие должно быть изъявлено до истечения двух недель со времени получения предложения (в противном случае считается, что в согласии отказано); в гражданском законодательстве КНР речь идет о месячном сроке (Ягельницкий 2010, 112).

3. Способы и форма изъявления представляемым воли на одобрение сделки

Вопрос о способе и форме изъявления воли на одобрение сделки в ст. 183 явно не освещается, хотя упоминание в п. 3 об отказе от одобрения или непоступлении ответа на предложение одобрить сделку, скорее, сигнализирует о востребованности словесной формы. Общеупотребительным на текущий день в гражданско-правовой науке является выделение в череде главных способов выражения воли вовне словесной, или языковой, формы (которая может быть устной либо письменной), конклюдентных действий и молчания. Данная систематика, обнимающая случаи как прямого (словесная форма), так и косвенного (конклюдентные действия и молчание) изъявления сделочной воли, причем в качестве автономных «единиц» (хотя рубрикация может быть различной и не сводиться к выведенной нами триаде), корреспондирует схематике «контурного» нормирования вопроса о форме сделок в ст. 158 ГК РФ. Особо отметим, что указанная рубрикация: а) учитывает субстанциональную разницу между языковыми и неязыковыми формами изъявления воли; данное противопоставление кажется вполне резонным и концептуально обоснованным, в том числе из-за акцентуации на особой роли языка как важнейшего инструмента человеческого общения (использование языковых средств воплощается в речевой деятельности, результаты которой фиксируются памятью или письмом); б) так или иначе отражает неодинаковую степень внешней проявленности воли, что наиболее заметно при выделении прямого и косвенного волеизъявления.

В судебной практике, как известно, «победил» либеральный подход, при котором в качестве должного одобрения (для целей применения требований ст. 183 ГК РФ) считается не только письменное или устное одобрение (причем вне привязки к форме подтверждаемой сделки!), а и иные разноплановые поведенческие акты (конклюдентные действия) (см. п. 123 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 23 июня 2015 г. № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации» (далее – ППВС № 25)). Наряду с прочим, такое толкование коррелирует с изъятием из ст. 183 ГК РФ указания по поводу обязательности «прямого» одобрения (его можно было понимать по-разному, в том числе в смысле недопустимости верификации воли при совершении конклюдентных действий). Обновленная редакция встретила в целом позитивную оценку в науке: так, по словам Ю.С. Харитоновой, теперь «…законодатель допускает более широкое толкование последующего одобрения, которое может быть как прямым…, так и косвенным (в том числе … конклюдентными действиями)», при этом «…данный подход … отвечает принципу диспозитивности гражданско-правового регулирования», а равно «…соответствует зарубежному праву и общей тенденции к либерализации формы сделок» (Харитонова 2013, 34). При любом раскладе «исключение из ст. 183 ГК РФ указания на необходимость прямого одобрения окончательно снимает … вопрос» (Папченкова 2018) исследуемой «энигматичности». Впрочем, и ранее – задолго до законодательной корректировки – суды придерживались широкого толкования. Симптоматично, что трактовки прямого одобрения в п. 5 Письма № 57 и одобрения в п. 123 ППВС № 25, причем в ракурсе и структурирования, и описания набора возможных действий (не образующих исчерпывающий перечень!), почти идентичны. Для удобства сравнения соответствующие положения представлены в таблице ниже (а некоторые значимые смысловые расхождения выделены курсивом):

В ст. 183 ГК РФ (в отличие от ст. 157.1 ГК РФ) ничего не говорится о молчании как способе проявления и установления волеизъявления (пускай и в режиме исключения). Имея в виду сделочную природу изучаемого акта одобрения (Попондопуло 2013, 172; Ягельницкий 2010, 115-116) и принимая в расчет правила п. 3 ст. 158 ГК РФ (касательно признания молчания выражением воли совершить сделку в предусмотренных законом или соглашением сторон случаях), в корне отвергать молчаливое одобрение нельзя (потенциально законодатель может ввести соответствующие нормы). Интересно, что в Концепции развития гражданского законодательства Российской Федерации, одобренной решением Совета при Президенте РФ по кодификации и совершенствованию гражданского законодательства от 7 октября 2009 г. (см. п. 6.3 разд. II), говорилось о целесообразности установления в ГК РФ презумпции отказа в одобрении при неполучении ответа в разумный срок, что опосредованно предполагало возможность санкционирования и молчаливого «протокола» одобрения. Тем не менее, солидаризируемся с мнением многих авторов о неорганичности такого подхода (как представляется, даже если речь идет о подразумеваемом согласии, которое может быть опровергнуто через активное поведение) применительно к институту представительства без полномочий (в частности, по причине того, что «сделка без полномочий не может отрицательно влиять на правовую сферу псевдопредставляемого» (Ягельницкий 2010, 117)).

4. Проблема адресата одобрительного волеизъявления представляемого

В науке не вызывает серьезных разночтений оценка изучаемого акта одобрения как сделки, требующей восприятия (Харитонова 2013, 35; Ширвиндт 2015, 77). Между тем, законодатель устранился от обозначения своей позиции по поводу адресата волеизъявления «носителем имени» (хотя из предписаний п. 3 ст. 183 ГК РФ косвенно все-таки следует ориентированность на случаи взаимодействия псевдопредставляемого, прежде всего, с контрагентом); напомним, что применительно к одностороннему отказу контрагента от сделки до одобрения, напротив, даны четкие нормативные «циркуляры» – отказ может быть заявлен и совершившему сделку лицу, и представляемому (см. абз. 2 п. 1 ст. 183 ГК РФ). С учетом означенных «вводных» не удивляет, опять же, «мягкая» линия Верховного Суда РФ, в соответствии с которой одобрение в словесной форме считается надлежащим «независимо от того, кому оно адресовано» (см. п. 123 ППВС № 25). Приведенная формула также не содержит строгих положений касательно круга возможных адресатов, но абсолютно очевидно, что необходимым и достаточным для порождения соответствующих юридических эффектов оказывается оповещение любого из интересантов, к каковым бесспорно могут быть причислены мнимый представитель и контрагент по сделке; таким образом, «…Пленум отказался от решений, при которых требуется, чтобы одобрение было воспринято именно лжепредставителем, именно контрагентом или обязательно и тем, и другим» (Ширвиндт 2015, 77). Некоторая неопределенность, правда, остается в части (не)правомерности признания надлежащими реципиентами исключительно названных лиц (эксплицитности нет, кстати, и в указаниях, содержащихся в Письме № 57, где говорится об одобрении «независимо от того, адресовано ли оно непосредственно контрагенту по сделке» (см. п. 5), т.е. ясно обозначается только один из возможных субъектов получения согласия). Касаемо прямого волеизъявления речь, наверное, должна идти о необходимости восприятия акта одобрения лишь контрагентом и (или) лжепредставителем. Вместе с тем, одобрение, как мы говорили, может выражаться и в иных, нежели словесные заявления, действиях видимого представляемого, обращенных к другим субъектам. К примеру, в качестве надлежащего одобрения судами рассматривается заключение псевдопредставляемым обеспечительной сделки (см. п. 123 ППВС № 25), каковой, среди прочего, может быть договор поручительства. Сторонами названного соглашения являются кредитор по основному обязательству (допустим, псевдопредставляемый) и поручитель, в роли которого (в приложении к обсуждаемому казусу) будет выступать иное, нежели контрагент по подтверждаемой сделке, лицо; при этом должник по основному обязательству (в нашем случае – контрагент одобряемой сделки) не является стороной обеспечительного обязательства, а потому договор поручительства, по общему правилу, может быть заключен без согласия или даже уведомления должника (однако, при отсутствии такого согласия кредитор и поручитель солидарно обязаны возместить должнику необходимые расходы, вызванные переходом права к поручителю, – см. п. 4 постановления Пленума Верховного Суда РФ от 24 декабря 2020 г. № 45 «О некоторых вопросах разрешения споров о поручительстве»). Надо сказать, рациональность столь «свободного» определения фигуры адресата многим ученым кажется сомнительной: в частности, Ю.С. Харитонова в целом небеспричинно полагает, что «адресатом одобрения … должен быть контрагент по сделке, заключенной неуполномоченным лицом» (Харитонова 2013, 35); с точки зрения А.А. Ягельницкого, «…более верно считать, что сделка по одобрению имеет эффект с момента восприятия … третьим лицом» (Ягельницкий  2010, 116) (авторская аргументация в пользу данного вывода кажется убедительной А.М. Ширвиндту (Ширвиндт 2015, 77)). Подоплека для подобного ограничительного постулирования, в самом деле, присутствует (справедлива и органична приоритетная охрана интересов добросовестного третьего лица, нежели мнимого представителя). В этой связи более сбалансированным является закрепленный в § 177 ГГУ подход, при котором заявление об одобрении в ответ на обращение стороны сделки должно поступить сугубо данной стороне (мало того, при подобном «реактивном» подтверждении сделки ранее изъявленные в адрес представителя одобрение или отказ в нем становятся недействительными). Соответственно, здравым видится концепт, в русле которого субъектный «плюрализм» при определении фигуры реципиента отвергается, но не априорно, а ситуативно – при одобрении сделки по запросу контрагента. Выводы. В свете изложенного актуальность совершенствования конструкта последующего одобрения псевдопредставляемым заключенной неуполномоченым лицом сделки сохраняется: плодотворным, в частности, видится уточнение предписаний относительно квалификации одобрения как последующего согласия, определения круга надлежащих адресатов и способов изъявления воли мнимого представляемого. Наконец, в глубоком научном осмыслении нуждается вопрос внятного сопряжения анализируемого института с нормами о перемене лиц в обязательстве, а также общими правилами по поводу согласия на совершение сделки.           

About the authors

Iurii S. Povarov

Author for correspondence.
Email: povus@mail.ru
Russian Federation

References

Supplementary files