Том 4, № 3 (2024)

Искусственный интеллект всё чаще оказывается незаменимым помощником человека, в то же время растёт и страх перед его мощью. Преимущества ChatGPT отнюдь не так велики, как вредные последствия этой системы, связанные с подрывом авторского права, с подменой творческих достижений в искусстве, с недоверием к творческим, школьным и университетским результатам,  с сомнением в авторстве. Предпринимаются попытки контролировать эти последствия с помощью новых правил, однако фактически люди становятся всё менее нужными: реальная угроза заключается в ситуации, когда всё более глупеющее общество располагает всё более интеллектуальными машинами.

Статья посвящена проблеме эпистемологических условий познания будущих явлений.
Проблема в том, что познаваемые аспекты информации опираются на эволюционные механизмы адаптации организма, которые у людей редуцированы, и на рациональные принципы человеческого познания, которые смешиваются с иррациональными пророчествами. Пути решения – отграничение эвристических возможностей теории от эмпирических догадок и рассмотрение структур теоретического познания, обрабатывающих информацию о том, что будет и чего не будет. 
Цель работы – обнаружение умственного акта, направленного на будущее, не сводимого к экстраполяции прошлого и к варьированию альтернатив. Расщепляются условия возможности знания о данности будущего как модуса времени и представления о конкретном событии в будущем. 
Гипотеза – познание будущего основано на мышлении о возможных и необходимых отношениях объекта к целостной системе, включающей субъекта.
Отношение ума к будущему не есть когнитивный акт как получение информации, источник которой проблематичен. Это не животное предвидение, не прорицание, не планирование. Познание понимается не как отображение объективных свойств явления, а как его конструирование по правилам организации сознания. В общем виде будущее непознаваемо, но есть типы явлений и отличные от каузальной концепции познания, оправдывающие информацию о будущем. Знание о предрасположенностях ситуации, включающей объект, носит опережающий характер. Предмет предсказания есть не только истина о будущем, но и суждение о том, чего точно не будет. Это экономит мышление, сужая область возможных альтернатив. Элементарные акты осознания того, что событие еще не происходит, исследованы феноменологией буддизма. Они направлены на стадии одного процесса. Заключение от наполнения одного интервала времени к наполнению другого интервала времени основано на теоретических конструкциях, не имеющих пространственно-временных характеристик. Информация о будущем ограничена теоретическим знанием целостной ситуации и свойствами объекта, возникающими вследствие его включения в эту ситуацию.

В общем виде будущее не познаваемо, но есть типы явлений и отличные от каузальной концепции познания, оправдывающие информацию о будущем.

Знание о предрасположенностях ситуации, включающей объект, носит опережающий характер.

Несколько предрасположенностей конкурируют, реализуется имевшая больший вес. Выявление веса каждой предрасположенности – задача теории.

Предмет предсказания есть не только истина о будущем, но и суждение о том, чего точно не будет. Это экономит мышление, сужая область возможных альтернатив.

Элементарные акты осознания того, что событие еще не происходит, исследованы феноменологией буддизма. Они направлены на стадии одного процесса.

Заключение от наполнения одного интервала времени к наполнению другого интервала времени основано на теоретических конструкциях, не имеющих пространственно-временных характеристик.

Информация о будущем ограничена теоретическим знанием целостной ситуации и свойствами объекта, возникающими вследствие его включения в эту ситуацию.

В статье рассматривается взгляд С. Лема на литературное произведение как результат восприятия его читателем в контексте культуры. Определяется структура литературного произведения, согласно Лему; устанавливаются условия и характеристики интерпретации текста, исходя из опыта Лема как писателя, читателя и философа. Путем множественной интроспекции, согласно своему читательскому и писательскому опыту, автор «Философии случая» фокусируется на задаче определения основ литературного произведения как продукта социально‑культурного бытия. Одновременно в задачи автора входит установление характеристик создания и интерпретации художественного произведения. Особого внимания заслуживает «кибернетический» подход к интерпретации литературного произведения, основанный на сопоставлении характеристик текста и закономерностей математической теории вероятностей, теории информации. Футурологический подтекст «Философии случая» заключается в провидческом взгляде автора на текст как «саморазвивающуюся систему» (своеобразную нейросеть), способную развиваться и трансформироваться вместе с меняющимися условиями интерпретации. В этой связи автор выделяет несколько видов информации: селективную и структуральную. Оба вида информации могут восприниматься читателем в тексте, причем вид информации будет варьироваться в зависимости от намерений и опыта конкретного интерпретатора и условий акта интерпретации.

В научном обзоре идет речь об осмыслении образа массового человека в литературе 1920-х годов. В поле внимания находятся как собственно художественные тексты писателей этого десятилетия, так и принципиально важные исследования, посвященные данной проблеме. Ведущими исследовательскими технологиями избираются историко-типологический и сравнительный методы. Они позволяют изучить субъектную организацию прозаических произведений и создать научную классификацию наиболее репрезентативных явлений в этой сфере.Учитываются современные достижения в теории повествования. Как известно, в условиях революционного слома всей знаковой системы бытия изменилось соотношение быта и «внебытового» начала. Возросла роль публичного измерения, жизнь человека выходила на улицу, площадь, возник крен в сторону коллективистского «мы». Обычный человек обрел голос и неизбежно становился в какой-то степени историческим «деятелем». Для писателей этот человек представлял интерес как субъект сознания и субъект речи. Спектр речевых амплуа массового человека достаточно велик. Тут и простак, и шут, и балагур, и лицедей, и плут, и подпевала, и ограниченный человек, и глупец, и поучающий ментор, и недалекий судия. Массовый человек репрезентирует себя в текстах по-разному: 1) в отдельных репликах, отведенных ему автором, 2) в развернутых монологах, и, наконец, 3) в прозе чрезвычайно активизировались комически окрашенные целостные сказовые формы, возник спрос на фигуру рассказчика, способную заменить традиционную фигуру «всеведающего» повествователя, близкого автору. Этот рассказчик полностью подчиняет себе повествование, в тексте начинает господствовать фразеологическая точка зрения персонажа – инициатора события рассказывания.
В научном обзоре идет речь о произведениях М.М. Зощенко, П.С. Романова, А.Н. Толстого, 
В.Я. Шишкова, М.Я. Козырева, Ю.Л. Слезкина. При этом уделяется внимание таким противоположным речевым ипостасям массового человека, как беззлобный балагур, превращающий все и вся вокруг в театр жизни, и сурово поучающий ментор, отличающийся речевой агрессией. Все эти примеры свидетельствуют, что традиционный «маленький человек», знакомый по предыдущей литературе, становясь в новых исторических условиях «массовым человеком» и обретая статус инициатора рассказывания, в то же время не обретает должного личностного развития и обнаруживает свою стереотипность и мелкость.

В статье определяется специфика влияния представлений о Ничто на художественную
философию и эстетику модернизма. Констатируется, что ощущение «рубежности» времени создавало неоднозначное восприятие мира: мистический страх «кануть в Ничто» вместе с «умирающим» миром, горечь утраты «прежнего» мира сочетались с ожиданием неизбежного возрождения. Ничто становится системообразующим фактором художественной философии и эстетики модернизма. Модернизм возражает как против ницшеанской концепции «смерти Бога», так и против рационально-прагматического понимания бытия. Модернистская рефлексия о Ничто означает стремление к классическому ценностному отношению к миру, манифестирует спасение культуры, человеческого и божественного в человеке, утверждает представление о высшем (в онтологическом и ценностном смысле) бытии. Поэтому определяющим положением модернистской эстетики оказывается утверждение наличия Высшего и Сакрального, одним из репрезентантов которого в тексте становится Ничто. Теоретики модернизма проявляют интерес к различным традициям осмысления Ничто в культуре и осваивают их в эстетике и поэтике. Гетерогенность наследуемых традиций порождает многообразие поэтико-философских концепций: установка на познание Непознаваемого через символическую образность, мифо-теургические построения как основа «негативной эстетики» ХХ в. сочетались с онтологизацией Ничто в хронотопе художественного произведения на основе сближения архетипических оппозиций и утверждения ценности духовного усилия, направленного на постижение высшего смысла бытия. Таким образом,
категория Ничто в эстетике модернизма выступает воплощением онтологической проблематичности непостижимого мира, признаком его эпистемологической неопределенности, соотнося Абсолютное и Непостижимое с Прекрасным.

Современное существование российских семей характеризуется разнообразием форм и стилей жизни. Изменение семейного ландшафта, включающего ряд кровных и некровных родствен-
ников и партнеров, расширяет понимание этого института, ведет к более широким определениям семьи и ее границ. Цель статьи – анализ динамики представлений молодых людей о границах семьи. В статье делается попытка междисциплинарного синтеза теоретического и практического знания, а именно применение семиотического анализа в социологическом исследовании. Теоретико-методологическая основа – концепция исторических типов семейных отношений С.И. Голода и культурно-семиотическая концепция Ю.М. Лотмана. Эмпирическую базу составили данные трех исследований, проведенных по аналогичной методике: 2007 г. (n=213), 2017 г. (n=132), 2023 г. (n=113). На основе понятия «значимый член семьи» выявлена подвижность границ семьи. В ядро семьи из периферии «переместились» партнеры респондента – молодые люди, гражданские супруги. Движение на периферии оказалось интенсивнее, затрагивая как кровные, так и некровные линии родства. Наибольшие изменения произошли по структуре родственных связей. Концепция С.И. Голода позволила теоретически обосновать трансформации представлений о семье и ее границах. Подход к анализу феномена пограничности Ю.М. Лотмана дополнил представления о сути и о функциях границ семейной сферы и дал возможность теоретически интерпретировать их динамику. Междисциплинарный синтез социологического и семиотического знания при исследовании границ семейной сферы представляется перспективным.

В статье предлагается расширить представления о сказочном волшебнике Деде Морозе как мифе и культурно-символическом образе с использовнием социологических подходов. В качестве методологии анализа применена концепция социального конструирования реальности, которая позволила охарактеризовать социальный конструкт «Дед Мороз», выполняющий многочисленные социальные функции для взрослого населения и дополнительные, специфические для детей. К основным функциям относятся участие в формировании национальной идентичности, традиций, политического различения, экономическая, образовательная, воспитательная, социализирующая, дополнительно описано применение как стимула в проективных исследовательских методиках. Приводятся аргументы, доказывающие, что Дед Мороз не только является атрибутом культурного наследия России, но и объединяет многочисленные представления, социальные практики детей и организацию повседневного пространства ребенка, способствует социализации современного юного поколения, участвует в межпоколенной трансмиссии ценностей и идентичности. Выделены субъекты и механизмы конструирующих процессов,  уровни и возможности применения в периодизации детства. С помощью репрезентативного эмпирического исследования 2023 г. оценок  молодежью событийности своего детства, и в том числе ситуации потери веры в Деда Мороза (средний возраст – 9,1 года), сделаны выводы о социальных факторах стабильности и изменчивости возраста развенчания мифа о реальности сказочного героя. Предложены некоторые гипотезы для дальнейших исследований, в том числе новой роли «социального работника и социального защитника» у Деда Мороза, искусственного удлинения самими детьми периода доверия к сказочному персонажу с целью получения подарков и развлечений.