Публичные интересы как основание для получения и использования генетических данных человека без его согласия

Полный текст

Важными и тесно взаимосвязанными (а в отдельных компонентах – пересекающимися, несмотря на законодательную «акцентуацию») нематериальными благами, охраняемыми с помощью в том числе цивилистического правового инструментария, выступают неприкосновенность частной жизни физического лица, его личная и семейная тайна (см. ст. 150, 152.2 Гражданского кодекса РФ (далее – ГК РФ)). Воспринимаемый сегодня почти как априорный (а на самом деле – «выстраданный» в ходе длительной борьбы за права и свободы человека) постулат о необходимости всемерной и эффективной юридической защиты означенных ценностей органично сопрягается с трактовкой частной жизни в качестве области жизнедеятельности человека, которая относится к отдельному лицу и, при условии ее непротивоправного характера, не подлежит контролю со стороны общества и государства (определение Конституционного Суда РФ от 6 июня 2005 г. № 248-О). Корневое положение, резонно образующее нормативный каркас института охраны частной жизни гражданина в его гражданско-правовом «воплощении» (который, в свою очередь, фундируется на предписаниях ст. 23, 24 Конституции РФ, призванных гарантировать естественный интерес частного лица в обеспечении приватности (см. определение Конституционного Суда РФ от 12 февраля 2019 г. № 274-О), «суверенитета» и автономии личности), сводится к генеральному запрету сбора, хранения, распространения и использования любой информации о частной жизни индивида без «санкции» последнего (абз. 1 п. 1 ст. 152.2 ГК РФ); тем самым, «право гражданина на неприкосновенность частной жизни, – по точному заявлению В. Д. Рузановой, – неразрывно связано с режимом сведений [здесь и далее курсив в цитатах наш. – Ю. П.] о его частной жизни» [1, с. 18], в рамках которого сугубо субъект данных, руководствуясь собственными соображениями (действуя своей волей и в своем интересе), должен определять, когда, как и в какой степени информация о нем станет доступной третьим лицам [2, с. 7]. В целом гармонична и понятна лаконичность (содержательная емкость) приведенной законодательной формулы, ибо отношения, возникающие в сфере частной жизни, как верно заключается в Постановлении Конституционного Суда РФ от 13 января 2020 г. № 1-П, не могут быть подвергнуты интенсивному правовому регулированию и необоснованному вмешательству любых субъектов. Научный прорыв в области генетики (по факту – «генетическая революция») порождает новые и весьма серьезные вызовы и угрозы для действенной охраны частной жизни граждан. Сказанное обусловливается тем, что генетическая (геномная) информация, будучи «определяющим фактором морфологического строения, роста, развития, обмена веществ, психического склада, предрасположенности к заболеваниям и генетическим порокам организма» [3, с. 640] и касаясь «самого глубокого и потаенного биологического ‘‘измерения’’ личности – ее генетического наследия» [4, с. 147], приобретает огромное идентификационное и прогностическое значение, причем в разных секторах (поскольку она может использоваться и в медицинских, и в неклинических целях); неконтролируемое же владение посторонними лицами сведениями о генетической конституции определенного субъекта способно почти «обнулить» его право на приватность (сверх того особый статус генетических сведений, как справедливо констатируется в Международной декларации о генетических данных человека, принятой Генеральной конференцией ЮНЕСКО 16 октября 2003 г. (далее – Декларация 2003 г.), детерминируется и тем, что они могут оказывать сильное воздействие на протяжении нескольких поколений на семью, включая потомков, а порою – и на целую группу, в которой принадлежит соответствующее лицо). Поэтому взвешенность (по существу) утверждений о принадлежности геномной информации – в срезе гражданско-правовой регламентации – к нематериальным благам [4, с. 145; 5, с. 27] и об уместности экстраполяции на нее, учитывая социальную, индивидуальную и коммерческую ценность, в том числе режима тайны частной жизни [3, с. 644], практически бесспорна. В Декларации 2003 г., кстати, также рельефно постулируется, что сбор, обработка, использование и хранение генетических данных (причем и публичными, и частными структурами) заведомо предполагают дачу предварительного, свободного, осознанного и ясно выраженного согласия (см. ст. 2, 9, 14, 21 и др.). Обсуждаемое универсальное предписание ГК РФ не является, в версии отечественного законодателя, абсолютно непреложным – изъятия из него (т. е. случаи правомерного отхода от режима согласования), согласно абз. 1 п. 1 ст. 152.2 ГК РФ, могут быть предусмотрены законом, при этом: а) речь идет не о любых нормативных правовых актах, а исключительно о федеральных законах (это корреспондирует, среди прочего, «циркуляру» о легитимности ограничения гражданских прав только на основании федерального закона (см. п. 2 ст. 1 ГК РФ)); б) отступление от «стандарта» должно подкрепляться прямой законодательной оговоркой (употребление в п. 1 ст. 152.2 ГК РФ слова «прямо», конечно, усиливает категоричность требований к охране частной жизни, тем более что подобное словоупотребление в ГК РФ не является сверхчастотным). Таким образом, принципиальная допустимость установления нормотворцем случаев сбора и «оборота» сведений о частной жизни вне зависимости от желания их носителя несколько «уравновешивается» введением требований к уровню и степени конкретности нормирования изъятий (они должны быть предельно высокими). Специальные вариации «нейтрализации» действия анализируемой рестриктивной нормы закреплены непосредственно в ГК РФ. В частности, в силу абз. 2 п. 1 ст. 152.2 гражданско-правового кодификационного акта не считаются нарушением запрета получение и «оборот» информации о  частной жизни гражданина в государственных, общественных или других публичных интересах. Отметим, что нормативное обособление случаев несогласованного получения данных о частной жизни служит для ряда ученых поводом для вывода о видовом разнообразии такой информации  по волевому критерию: к примеру, Э. П. Гаврилов, комментируя положения абз. 2 п. 1 ст. 152.2 ГК РФ, относит информацию, которая может быть использована в публичных интересах, к одной из трех особых категорий, выделяемых «из объема … информации» о частной жизни [6, с. 19]; применительно к геномной сфере сходным образом рассуждает М. Н. Малеина, разграничивая, исходя из отношения человека к сбору геномной информации, сведения, полученные независимо от его желания, и информацию, представленную добровольно [7, с. 53]. Соглашаясь с теоретической и практической оправданностью размежевания связей по волевому признаку, подчеркнем, что объектом градации здесь все-таки выступает не информация per se (хотя объем ее правомерного получения, разумеется, может и должен рубрицироваться с учетом указанного фактора), а собственно сбор, хранение  и т. д. информации. Исследуемое законоположение, явно нацеленное на обеспечение относительного баланса частных и публичных интересов в информационной среде (что само по себе заслуживает, как представляется, позитивной оценки), может быть подвергнуто критике, поскольку, в частности: 1) не до конца ясным оказывается момент его смысловой интерпретации в ракурсе «взаимодействия» с нормой абз. 1 п. 1 ст. 152.2 ГК РФ  (являет ли собой разбираемое «послабление» прямо предусмотренное законом изъятие из действующего по умолчанию разрешительного порядка либо речь идет об особом, кумулятивно применяемом правиле?); в этом контексте редакционно более «внятным» и удобным для правоприменителя является подход, избранный законодателем в п. 1 ст. 152.1 ГК РФ (где сначала заявляется о необходимости получения согласия на обнародование и дальнейшее использование изображения гражданина, а затем называются случаи, когда «такое согласие не требуется»). Тем не менее идея законодателя достаточно «осязаема» – в абз. 1 п. 1 ст. 152.2 ГК РФ подразумевается допущение сбора, хранения, распространения и использования информации о частной жизни лица без его ведома; именно такое толкование небеспочвенно является «шаблонным» в доктрине (так, по мнению Э. П. Гаврилова, исходя из публичных интересов, «использование… информации изымается из сферы… частного… права, оно регулируется нормами публичного права, которое уже не зависит от согласия… гражданина» [6, с. 19]); 2) нормативное предписание является слишком широким и неопределенным («аморфным») и дает судам и правоохранительным органам чрезмерную дискрецию, учитывая: а) отсутствие какой-либо дифференциации регулирования с точки зрения вида (характера) совершаемых по поводу информации действий (сбор, распространение и пр.), хотя во многих ситуациях, уверены, оправданными могут быть только некоторые не прошедшие согласование с носителем информации операции; б) абстрактность моделирования ситуаций (невзирая на то, что в абз. 1 п. 1 ст. 152.2 ГК РФ, как уже говорилось, упоминается об обязательности прямого законодательного указания!) – их квалификация в качестве правомерного поведения должна производиться посредством выявления публичного интереса, в то время как понятие последнего во многом носит оценочный характер. Вообще термину «публичные интересы», активно используемому в гражданском и ином законодательстве, в настоящее время обычно придается статус родового понятия, причем: во-первых, в круг «обнимаемых» им интересов попадают (и разводятся) такие разновидности, как государственные и общественные интересы; в итоге оформляется своеобразная «триада» публичных интересов – государственных, общественных и всех иных. Данный прием их систематизации является «эталонным» (см., например, п. 1 ст. 152.1, п. 1 ст. 1362 ГК РФ); правда, нередко законодатель попросту не прибегает к какой-либо градации публичных интересов (см., в частности, п. 4 ст. 166, п. 2 ст. 168 ГК РФ); во-вторых, перечень возможных публичных интересов формулируется неисчерпывающим образом (что, пожалуй, неизбежно). Главный же «камень преткновения» – надлежащее определение и детализация параметров, позволяющих отграничить публичные интересы от интересов иной природы. Значимые (пусть и опять же довольно абстрактные) правовые позиции на сей счет сформулированы в судебной практике для, в частности, отношений по поводу обнародования и использования изображения гражданина: суды здраво придерживаются линии, в соответствии с которой публичный интерес присутствует, к примеру, тогда, когда гражданин является публичной фигурой и (одновременно!) обнародование и использование его изображения осуществляется в сопряжении с политической или общественной дискуссией либо интерес к данному лицу является общественно значимым (и, напротив, режим согласования сохраняет потенцию, если единственной целью выступает удовлетворение обывательского интереса к частной жизни или извлечение прибыли; применительно к средствам массовой информации особо подчеркивается, что как общественный стоит трактовать не любой интерес, проявляемый аудиторией, а, скажем, потребность общества в обнаружении и раскрытии угрозы демократическому правовому государству и гражданскому обществу, общественной безопасности, окружающей среде (см. пп. 25, 44 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 23 июня 2015 г. № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации»)). Между тем, как нетрудно увидеть, приведенные разъяснения являются фрагментарными и, в частности, мало приложимыми к ситуациям использования геномной информации; в) «молчание» ГК РФ касаемо принятия в расчет каких-либо дополнительных факторов для целей указанной квалификации (притом что ст. 24 Конституция РФ вовсе не предусматривает возможности введения законом случаев неполучения согласия на сбор, хранение, использование и распространение информации о частной жизни лица; символично, что в литературе аргументируется мнение, в соответствии с которым обсуждаемая «норма… фактически противоречит… основополагающим конституционным принципам и общепринятым нормам международного права…» [8]). В русле изложенного ученые и практики небеспричинно высказывают соображения в пользу целесообразности корректировки законоположений и (или) совершенствования судебной практики (ведь неочевидность контента и соотношения ключевых юридических понятий, как небезосновательно пишет Ю. С. Забудько, «создают… предпосылки и условия для вмешательства в частную жизнь граждан и нарушения права на ее неприкосновенность, как со стороны государства… так и многочисленных общественных объединений» [8]). Мера «радикальности» рекомендуемых новаций различна – озвучиваются, помимо прочего, предложения: а) об исключении (вообще!) из п. 1 ст. 152.2 ГК РФ оговорки о публичных интересах (в Государственную думу, кстати, внесен соответствующий законопроект [9]); б) о необходимости установления замкнутого и конкретного набора случаев, при которых допускается нивелирование действия согласительной процедуры [8]; в) о потребности в разработке «…отсутствующих в российской доктрине и судебной практике четких критериев публичности лиц и дифференцированного подхода к рассмотрению споров, а не в исключении публичного интереса из ст. … 152.2 ГК РФ» [9]. Полагаем, что безусловный и тотальный отказ от использования категории «публичный интерес» едва ли возможен и целесообразен (тем более, что обращение к данному понятию в целях выработки сбалансированных нормативных решений является весьма распространенным при централизованном нормировании самых разных сегментов общественных отношений). Это, однако, совершенно не исключает востребованности: а) формулирования и законодательной фиксации «алгоритмов» признания факта наличия публичного интереса (обобщенно и контекстно) в развитие предусмотренных ч. 3 ст. 55 Конституции РФ условий «умаления» прав и свобод человека и гражданина («в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства»); б) установления ограничений субъектного, целевого, организационного и иного толка для случаев сбора, хранения, распространения и использования «интимной» информации в публичных интересах. В отношении геномной информации поставленная проблематика особенно актуальна в свете предстоящей всеобщей генетической паспортизации российского населения и формирования его генетического профиля (эта суперамбициозная задача, напомним, четко озвучена в подп. 8 п. 13 Основ государственной политики РФ в области обеспечения химической и биологической безопасности на период до 2025 года и дальнейшую перспективу, утв. Указом Президента РФ от 11 марта 2019 г. № 976 ); при этом, хотя «темпы развития геномной регистрации… в нашей стране не соответствуют современным требованиям» («…в федеральной базе данных находятся ДНК-профили менее 1 % населения России»), делаются первые шаги в заявленном направлении, в частности, уже запрограммировано «создать три генетических центра мирового уровня, на строительство и запуск которых запланировано потратить 12,2 млрд рублей» [10, с. 104–105]. Крайне симптоматично, что современные экспертные опросы демонстрируют глубокие опасения по части соблюдения прав человека и гражданина при проведении геномных исследований [11, с. 51]. Думается, что игнорирование принципа добровольности при проведении всеобщей генетической паспортизации, даже памятуя о реальности и весомости угроз химической и биологической безопасности, необоснованно и ущербно (не может быть объяснено только ссылкой на присутствие публичного интереса); кроме того, здесь надлежит принимать во внимание наступление серьезных последствий в плане обеспечения конфиденциальности информации, охраняемых в формате специальных режимов тайны (например, тайны усыновления, поскольку «создание индивидуальных карт, генетическая паспортизация, – как справедливо подмечает О. В. Романовская, – …приведут к тому, что вопрос об отсутствии генетической совместимости с родителями будет постоянно подниматься при обращении усыновленного к врачу» [12, с. 40]). Любопытным и в общем приемлемым видится ограничительный подход (предполагающий наличие пределов усмотрения по поводу легализации «принудительного» сбора информации о частной жизни), получивший поддержку у Европейского Суда по правам человека (ЕСПЧ). Так, в «нашумевшем» казусе, рассмотренном в 2008 г. ЕСПЧ по жалобам S. and Marper v. United Kindom (№ 30562/04, 30566/04), «Соединенное Королевство обвинялось в незаконном хранении образцов ДНК людей, которые по итогам расследования были признаны невиновными… После вынесения решения … не только Великобритания, но и другие члены Совета Европы приняли решение об удалении излишне собранных образцов ДНК» [3, с. 643] (это очень важно, имея в виду не только защиту права лица на приватность, а и неожиданное появление новых страшных угроз «кражи генетической идентичности» [5, с. 26]). Не сомневаемся, что формирование генетических баз данных должно осуществляться на основе сочетания принципов обязательности и добровольности, а равно сопровождаться повышением уровня конфиденциальности геномной информации.

Об авторах

Ю. С. Поваров

Автор, ответственный за переписку.
Email: povus@mail.ru
Россия

Список литературы

Дополнительные файлы